Шальные миллионы
Шрифт:
Тариэлу было трудно жевать, он быстро встал из-за стола, что-то искал, нервничал, кричал. То подходил к зеркалу, то к окну, поправлял прическу, щупал голову над правым ухом, зачем-то разевал рот, осматривал зубы. Наклонил к ней голову, сказал:
— Посмотри, что у меня тут? На ровном месте упал, ушиб голову.
Амалия сдвинула в сторону волосы, и ей открылись большой вздувшийся синяк и запекшаяся в волосах кровь. Хотела обработать рану, смазать йодом, но спокойно проговорила:
— Немного припухло. Пустяки. Пройдет.
И закрылась одеялом. Равнодушно спросила:
— Кто это тебя?
Тариэл взорвался:
— Сказал, —
— Ну, упал, так упал. До свадьбы заживет.
Подхватил «дипломат», — выскочил в коридор.
Амалия улыбнулась: она с удовлетворением отметила про себя то счастливое обстоятельство, что Тариэла не жалела, не сочувствовала ему, и даже как будто бы наоборот, — с радостью и тайным ликованием воспринимала его неприятности, смятение его чувств. Она, конечно, не верила в его боль по поводу войны в Грузии, вновь убедилась в его лживости и коварстве. Тариэл и на йоту не впускал ее в свой внутренний мир, во всем лгал, дурачил ее и, видимо, строил по отношению к ней еще более коварные планы.
На столике трельяжа стояла бутылка «Цинандали», он обычно носил ее в «дипломате».
— Тариэл! — крикнула громко.
Ответа не было. Тариэл ушел.
Амалия взяла бутылку, стала осматривать и без труда заметила, что упаковка не фабричная. Тотчас пришел смелый и, как ей показалось, остроумный план. Наладила шприц с длинной иглой, проткнула пробку, отсосала несколько кубиков. Выдернув шприц, осмотрела место прокола: от иглы не осталось и следа. Спрятала бутылку, а сама полетела в клинику, которой заведовал ее покойный муж. Тут в лаборатории быстренько сделали анализ. В вине нашли большую дозу морфина — наркотика, вызывающего эйфорию, чувства легкости, довольства, неумеренной веселости. «Коктейль для тети Клавы. И для меня», — с горькой усмешкой подумала Амалия, и ей стало стыдно и до слез обидно. От сознания, что Тариэл так пошло обманул ее, так бессовестно овладел и ею самой, и всем тем, что муж ее, достойный человек, академик, наживал с таким трудом. Теперь и квартира, и дача, и книги, и посуда, и столовое серебро, и хрусталь — не только ее, но и его, на все он может претендовать по закону.
Горькие это были мысли, но, углубляясь в них, Амалия с едва уловимой тайной радостью сознавала, что было в них и что-то светлое, манившее к прежней свободе, которую она так скоро и бездумно утратила, — и, как теперь стало ясно, не по своей воле. Теперь она точно знала, что никакой любви к Тариэлу у нее не было, и даже слабой привязанности или привычки, или простого человеческого сочувствия, — ничто ее не связывало с этим чужим коварным человеком, к тому же уголовником.
Амалия легко поверила и в то, что ее новый муж никакой не философ, — и даже хорошо, что он не философ, ей легче будет с ним расстаться. Обманщик, так уж он и во всем обманщик, и во всем негодяй — в большом и малом, в каждом поступке.
В поддень зазвонил телефон.
— Амалия! Это я, Тариэл. Я сдаю экзамены, пришел к профессору, хотел дать вино, а бутылки нет. А?.. Ты слышишь, — нет бутылки «Цинандали». Ты не брала ее?
Амалия с ответом не торопилась. Шумно зевнула в трубку:
— Вино? А зачем мне вино? Экзамены я все сдала, — мне вино ни к чему.
— Да, конечно. П-понимаю. Посмотри в спальне, столовой.
Амалия снова зевнула:
— Ага, посмотрю.
И через пару минут:
— Не видно нигде.
— А-а, черт побери!..
Амалия не спеша пообедала, прилегла на диван отдохнуть. Часу в пятом пошла
Подбирала одежду, в которой Тариэл ее никогда не видел: старое пальто с побитой молью лисой, старая шляпка, черные очки. Смотрелась в зеркало и сама себя не узнавала. Предвкушала, как подойдет совсем близко к Тариэлу, будет наблюдать его торговлю.
На рынке с замиранием сердца, с волнением озорной девочки шла по рядам, вглядывалась в лица кавказцев, зорко просматривала далеко вперед прилавки, — до самого конца, но Тариэла не находила. Прошла все фруктовые ряды, овощные и затем мясные, молочные, — нет, его тут не было. «Неужели соврала?» — подумала о соседке, и чувство, близкое к досаде и разочарованию, овладело ею, погасило блеск в глазах, охладило энтузиазм предвкушаемого торжества при виде обманщика и насильника. Сейчас она окончательно поняла, что Тариэла не любит и даже никаких добрых чувств к нему не питает, — наоборот: в душе ее с каждым днем и часом копится обида и желание побыстрее стряхнуть с себя этого большого, нечистого, больно сосущего овода. Понимала, что сделать это ей будет непросто. Она теперь вспоминала бесчисленные коварства кавказских мужчин, стремящихся при помощи русских дур обосноваться в прекрасном городе на Неве, завладеть здесь квартирами и имуществом. «Вот и я попалась на их крючок, — думала Амалия, — хлебнула «коктейль для тети Клавы» и потеряла все, что имела. Подаст в суд, подкупит адвокатов, — они, кавказцы, это умеют, — и от тебя полетят перышки».
От черных этих мыслей кружилась голова, гулко стучало сердце. И она думала, думала. Искала средство выйти без потерь из щекотливого положения.
Для начала хотела бы его унизить, разоблачить, но… — не было на базаре Тариэла. Амалия вглядывалась в лица торговцев, — молодые, красивые ребята, все как на подбор и очень похожие друг на друга, словно братья. Вспоминала чей-то рассказ о погроме, который тут недавно учинили русские парни, — будто рабочие какого-то завода. Ворвались с железными прутьями, посбивали фрукты с прилавков и исчезли. Должно быть, страшная это была картина. Людей не тронули, но то было грозное предупреждение. Не вздувайте так высоко цены! Но цены не изменились: хурма, яблоки, орехи — не подступись. Скоро будут цифры трехзначные.
Не знала Амалия механизма цен, ничего не смыслила в горбачевской перестройке, но чувствовала, как в груди все сильнее закипала ненависть к торговцам. «Добро бы свое продавали, — мысленно повторяла чьи-то фразы, — а то ведь — перекупщики, спекулянты проклятые!»
Ненависть переходила в брезгливость, и молодые кареглазые красавцы казались ей нечистыми, противными, — от них даже будто бы пахло чем-то нехорошим. И ловила себя на мысли, что ненависть к спекулянтам она подсознательно и в полной мере переносила на Тариэла, и верила, что и он — торговец, только сейчас куда-то отлучился и потому нет его за прилавком.
Поехала в университет. Разыскала философский факультет, спросила у секретаря декана: «Мне нужен Тариэл Бараташвили».
— Тариэл? Есть такой. Мы зовем его «Витязь в тигровой шкуре». Он соискатель на кандидата.
— Кандидата, а не доктора?
— Представил кандидатскую диссертацию. Будет защищаться, но не скоро, года через два. Так сказал профессор. Диссертация сырая.
Секретарша, пожилая модница, доверительно присовокупила:
— Вино каждый день приносит. Много вина.