Шальные миллионы

Дроздов Иван Владимирович

И уже в дверях столовой показала на шкаф в коридоре:

— Тут белье, одеяла. Постели гостям на диванах.

Не читала перед сном, не включала приемник, — лежала с открытыми глазами, думала. Ей, конечно, хотелось бы знать правду о девушке, — может, невеста его? — однако мысли эти были легкие, сердца не томили. В конце концов ей теперь все равно, кем доводилась ему Нино и какие у них были планы, — она свое решение приняла и теперь думала лишь об одном: как ей расторгнуть брак и разойтись с Тариэлом без осложнений. Где-то копошилась мысль, что по-хорошему им не расстаться, Тариэла из квартиры не выписать, — надо бы чем-то его припугнуть. Но чем?.. На рынке Тариэл не торговал, значит одна

у нее зацепка — «коктейль для тети Клавы». Наркотик — преступление, он опоил ее, может быть, так происходило и с другими. Надо взять анализ из тех трех бутылок, что остались в его «дипломате», и проследить, где он бывает, каких еще дур угощает.

И тут вкралось подозрение: Тариэл в мафии, у них на всех петербургских рынках кавказские мафии. Говорят же люди… И на нашем Торжковском будто бы идет борьба «азиков» с грузинами. Тариэл хоть и сдает кандидатский минимум в Университете, но повязан и с мафией. И на рынке соседка его видела, она врать не станет.

Амалия решила продолжать свою разведку, иначе с ним не развяжешься, еще и саму втянут в преступную шайку.

Она потушила свет и уже засыпала, — в дверях появился Тариэл.

— Ты спишь? — спросил негромко.

— Нет, но ты устройся в кабинете. Я нездорова.

— Хорошо, я устроюсь. Спокойной ночи.

Согласился быстро и вышел, плотно прикрыв дверь.

Не спросил, что с ней, не нужно ли какое лекарство? Обрадовался, ушел.

Было горько и обидно сознавать, что ты не любима, но эти же чувства убеждали Амалию в правильности принятых ею решений, укрепляли волю, побуждали к поискам быстрейших путей, ведущих к победе. Мысль работала остро и напряженно, она не спала. И уже далеко за полночь ее слух уловил приглушенный разговор из кабинета. Она поднялась, бесшумно приоткрыла дверь, и теперь до нее явственно доносилась речь на грузинском языке, — говорили поочередно то он, Тариэл, то Нино. Устроились на диване, старом диване, который так любил ее муж.

Оставила дверь приоткрытой, легла в кровать. Тариэл отпал от сердца окончательно, она засыпала с легким и светлым чувством свободы, — сознанием, что никогда и не любила этого чужого страшного человека.

Сон ее был долог и безмятежен, а проснувшись, она к удовольствию и почти детской радости увидела, что в квартире никого не было. Не огорчили ее и беспорядок, царивший в столовой, облитая чаем скатерть, грязная посуда. «Недолго вам осталось резвиться, недолго», — думала Амалия, прибирая квартиру.

Позавтракав, наладила шприц, взяла пробу из всех трех бутылок, отправилась в клинику. Потом вернулась в квартиру, написала записку:

«Милый Тариэл! Мне удалось заправить машину, и я поехала на дачу. Чувствую себя неважно. Была в клинике, врачи подозревают бруцеллез. Болезнь страшная, заразная, и лечиться надо долго, до двух лет. Наверное, заразилась на даче, где обыкновенно пью сырое молоко. Буду делать дезинфекцию всех комнат. Ты, пожалуйста, хорошо мой посуду, проветривай квартиру. Сердечный привет. Амалия».

О дезинфекции приписала нарочно.

День живет Амалия на даче, два живет, — хорошо молодой женщине в лесу, на природе. Дом у нее большой, двухэтажный, в нем восемь комнат и две крытые застекленные веранды. В комнатах ковры, финская мебель, много посуды и книг. Внизу, в самой большой комнате, где стоит обеденный стол и обыкновенно принимают гостей (бывало на юбилей мужа собиралось больше ста человек), горит камин, и Амалия, накрывшись красным шерстяным пледом, лежит на диване, читает напечатанный кооператорами роман американской писательницы Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». Работает она в клинике покойного мужа на полставки, принимает больных два раза в неделю. На этот раз

она освободилась в среду и на работу поедет лишь в понедельник следующей недели. Чувствует она себя хорошо, легко, — ей даже как-то радостно от сознания того, что хоть на время она освободилась от Тариэла, нашла повод не встречаться, не исполнять многочисленных обязанностей жены, которые ей все более становились нетерпимыми. Она испытывала то светлое легкое возбуждение, которое, бывало, в детстве ощущала в играх с подружками, когда ей удавалось или ловко спрятаться, перехитрить, или сделать что-нибудь такое, что другие не умели. Ей было жалко квартиру, — наследят, испачкают, разворуют серебряные ложки, ножи, вилки, всякие безделушки, однако верила, что Тариэл такого не допустит. Он хозяин, чувствует себя таковым, — он за всем присмотрит.

«Очень важно, — думала вновь и вновь, — не выказывать к нему вражды, прикидываться круглой дурой, имитировать болезнь. Это моя роль, игра, и от того, как я с нею справлюсь, будет зависеть успех конечного дела. Надо с ним расстаться, и так, чтобы ничто ему не досталось от моего, от нажитого покойным мужем». И хотя она толком не знала, как это все у нее будет, но убеждение, что все хорошо устроится, крепло с каждым днем.

На третий день ее пребывания на даче, в субботу вечером, к воротам усадьбы подкатила милицейская машина. Амалия глянула в окно, испугалась: «Милиция!» Но тотчас увидела Костю — племянника мужа. Он был майором милиции, служил следователем в пригородном районе, где была ее дача.

Зашел и — с порога:

— Амалия, ты с ума сошла! Грузина прописала, а теперь еще и эту… девчонку чумазую!

Амалия ничего не поняла из его речи, только и услышала, что «грузина прописала».

Отвечала глухо, едва сдерживая недовольство.

— Я прописала законного мужа, а вот уж за кого мне выходить замуж…

— Да черт с тобой и с твоим мужем! — закипал все сильнее Костя. — Выходи за эфиопа, за индейца из племени мапу-тапу, — мы интернационалисты, всех любим, но какого дьявола чумичку-то в квартиру тащить, Нино какую-то… Видно, жена его вторая! А?.. Гарем в центре Питера устроили!

Амалия начинала кое-что понимать. Но еще оборонялась.

— В гости приехали. Ты-то что всполошился?..

Со словами «Во, тетушка любимая, и раздеться не предложит» вышел в коридор и через минуту явился в новеньком милицейском кителе, разглаженных брюках, — высокий, стройный, сильный. Костя — спортсмен, играл в баскетбол и среди питерских мастеров отличался ловкостью, напором, быстротой реакции. Его хотели взять в олимпийскую команду, но он вдруг неожиданно для всех принял предложение работать в милиции. Амалия вышла замуж за его дядю в тот же год, когда женился и Костя. Жена его Галина, мастер спорта по прыжкам в воду, была на редкость стройной, прыгала с любых высот, — и так, что дух замирал даже у спортсменов. Сероглазая, улыбчивая, она была любимицей всех ребят, но вышла замуж за Костю Воронина — ему было тогда двадцать три года, — и Амалия любовалась этой парой, замирала от сладостного волнения, когда, бывало, во время купания в Финском заливе Костя прикасался к ней, предлагая научить плавать так же красиво и быстро, как его Галинка.

Потом случилось невероятное: Галина полюбила тренера шведской команды и уехала с ним. Косте оставила записку: «Прости. Меня позвала любовь». Уехала на Костином «жигуленке», который в день свадьбы подарил им дядя.

Не имевший детей академик любил племянника как родного сына, зато и Костя во всем помогал дяде; машину отремонтировать, запчасти достать — Костя, служивший в милиции, все мог и умел, и делал это с радостью и готовностью.

— При чем тут гости! Прописал он ее в квартиру. Ты что, не слышишь, — прописал!