Шалость на семи хвостах
Шрифт:
– Сколько бы не было хвостов у лисы, она плутовкой и останется, - сердито откликнулся Тору.
– А коль лиса – значит и до кур лапы потянет. Давно уже пора на лисиц охоту объявлять. Все они одинаковые. Вон, недавно у Фумико-сан кто-то всю птицу передушил – а оборотень ли, иль лис – всё один черт.
– Ох, смотри, как бы кицунэ тебя не услышали, - умиротворённо пожурила его Морико. – Не любят они, когда их с простыми лисицами сравнивают. Проучат, покажут разницу.
По шуршанию тканей Тору понял, что бабка встала на ноги. Он подскочил с энгава и, отослав
Утро выдалось пасмурным и хмурым, но пока ни единой слезы не упало с серых туч. С дальних краёв неба ещё не сошли рассветные сумерки, не потухли звёзды.
Малышка Чи натирала тряпкой гладкие доски энгава. Худые руки уже скоро окоченели от ледяной воды и холодного раннего ветра.
Хозяева ещё спали, но прислуга уже принялась за работу.
Тишину дворика разрезал отрывистый запальчивый крик. Чи вздрогнула и выронила тряпку, когда увидела выбегающего в ярости из курятника Тору. Брат был взбешён.
Найдя девочку своими серыми глазами, юноша подскочил к ней и бросил на только что вымытый пол окровавленную куриную тушку со свернутой шеей.
– Вот, - злорадно и горько выплюнул он, сверля Чи взглядом. – Вот она – красота кицунэ! Весь курятник этой ночью передушила!
Малышка испуганно пискнула и дернулась в сторону, прикрывая изумлённо приоткрывшийся ротик.
К влажной поверхности дерева прилип кровавый пух.
– Довольна, а? Каковы хвосты?
Чи вскинула голову, подорвалась с места и бросилась в дом с громким топотом босых пят.
Тору зло фыркнул, подобрал мёртвую курицу. Ему было очень обидно – сам же и выращивал, и выхаживал ещё мелких цыплят. А сейчас…
– Госпожа сердится будет… - вздохнул Тору и неосознанно сжал кулак. Бамбуковая палка госпожи Хацумомо-сама бьет обжигающе больно, и даже окрики доброй бабки – матери госпожи – Морико не спасают иной раз от побоев.
И с лисой он поквитается. С этой твёрдой мыслью парень вернулся в разорённый курятник.
Кусты на недалёком от их двора пригорке шевельнулись, тронутые любопытным рыжим хвостом.
В тесном курятнике, после уборки, Тору обнаружил несколько монеток, укрытых иглами колкого сена, и жесткий рыжий волос. Он беззвучно рыкнул. Ох, эти прохвосты. Много их нынче развелось, да наглых, главное.
Малышка Чи не говорила с Тору, обиженная на него за утро, а потом проснувшаяся госпожа отправила её за сушенной рыбой. Тору наказали за кур.
Когда Хацумомо вместе со служанкой, несущей зонт, пошли в храм, воспользовавшись удачей, юноша нащупал* (прим., здесь; нашёл, обнаружил) затейливую цепочку следа, оставленного тонкими лапами. Шел он из их двора и далее вился, как природный ручей, петлял, уводил из мелкой деревушки, поднимался выше – на холм, и терялся в лесу, полном влажных клёнов, кедров и лиственниц. Тору никогда в жизни не охотился и не понял, что, не смотря на свою лёгкость, вмятины от лап в сырой земле были через чур явными и незамысловатыми. Ни одна лиса не упустила бы шанса намудрить, но только не эта хитрица*, ушедшая в лес.
Сероглазый японец, в тайне от всех стащив кухонный нож, пошёл по тропке следа, по помятой траве, с ещё не сошедшей росой. То и дело сжимая от злобы и досады рукоять в своей ладони, он, наконец, поднялся на холм. Тору на секунду обернулся, поглядел на свою деревушку, зажатую между двумя невысокими горами. Ветер трепал пряди его густых волос, взбивал их в один пушистый ком.
Слышал он крик одинокого сокола, парящего за далью облаков, и ловил его безмолвную грусть.
Тору отвлёк сухой хруст. Он отстранился, повернулся, да так и замер, затаив дыхание.
Там, где кончалось поле и стерегли свои границы деревья последующего леса, под прибитыми ветвями редкого для здешних мест азуса темнело изящное движение. И лишь матовая, абсолютно круглая и выпуклая снежно-белая маска выделялась среди овальных листов. В её тонких, длинных, в виде перевёрнутого полумесяца, разрезах для глаз, которые пересекали кровавые полосы точно по середине, поблескивало масло карих радужек. Точно веер бросили в огонь – так сверкнул огонёк в звериных очах.
Острое ухо настороженно дёрнулось, ударившись о макушку. «Маска» как-то странно покачала головой вперёд, словно втягивала невидимыми ноздрями запах; фыркнула, склонила голову вбок.
Тору не дышал. Он не заметил, как выскользнул нож из его руки.
Небольшое существо на невысоких, тонких лапах дёрнулось от звука вонзившегося в землю острия и, резко подпрыгнув, нырнуло назад, в гущу листвы.
Тору сморгнул наваждение и бросился следом в лес, позабыв о ноже.
Лисица, с маской вместо длинной морды, кривыми прыжками огибала крепкие стволы с тёмной корой и корявыми корнями, бросаясь из стороны в сторону, то замедляясь, то наоборот скрываясь из виду. Тору, чьё лицо и одежду резали сучья, успевал замечать только силуэт, мелькающий рыжим пятном.
Вскоре его начали подводить его нетренированные бегом ноги, дыхание резало грудь. Однако тёмные желания поймать воровку и принести её – живую или мёртвую – госпоже звенели в его душе, подобно тяжелым цепям, и подгоняли дальше.
Лисица, зная здесь каждый сворот, отбивала чечётку быстрыми лапами, хитро путая след, играя с невежественным охотником, у которого в руках не было ничего кроме воздуха. Лисица смеялась своим низким задорным тявканьем, поигрывая рычанием в своей глотке, усмехаясь.
Тору не видел её сверкающих шаловливой искрой глаз, но чувствовал, что лиса над ним насмехается.
Шустрая рыжая шкурка перепрыгнула через пригнувшееся к земле дерево. Парень пролез под ним и остановился с колотящимся от долгого бега сердцем. Крепкие сандали отбили его пятки, от одежды остались лоскутки ткани, бесцельно болтающихся на изнурённом, ноющем от ударов бамбуковой палкой юношеском теле. Тору вытер лицо своими ладонями и осмотрелся, пытаясь выровнять дыхание.
Лиса словно растворилась – нигде не было слышно удаляющегося бега.