Шаман-гора
Шрифт:
Хоть вода была и малая. Где на шестах, где на вёслах, а то и бечевой. А вот обратно…
Его благородие полковник Облеухов возвращаться не торопился. Бывало, что по три дён приходилось табориться на одной стоянке. И случилось так, что отстали мы от всех отрядов, что вверх по Амуру подымались. А те и провизию повыгребали с продовольственных постов и огневой припас. В общем, стали мы голодать да страдать разными немочами. Все надеялись, что на Кумарском посту отъедимся, да не тут-то было. Баржа с хлебом не пришла. На мель под Албазином села да там и зазимовала.
Пришлось идти с подведёнными
Так и вышли с Кумарского поста не солоно хлебамши. Едва прошли речку Кумару, попали в ледоход. Пришлось обратно на пост вертаться. Двадцать дён ждали, пока лёд встанет. А тут морозы начались, снегу навалило. Господа офицеры во главе с полковником купили у туземцев лошадей да и поминай как звали.
Правда, его благородие пообещался помочь прислать. Да, видно, сильно торопился. Забыл. Вот так и пошли мы дале. В летней амуниции и без всякого припасу. Сколько товарищев своих по пути похоронили, просто жуть. Едва ли половина батальона в живых осталась. Лишь к новому году возвернулись мы на зимние квартиры», — тяжко вздохнув, закончил Загоруйко.
— А что Облеухов?
— А чо ему станется? Разжаловали его в майоры да отправили в другое место солдатиков губить. Барская ить доля иная, чем наша. Да и то сказать, женился он на дочке богатого купца, живёт сейчас где-то припеваючи.
— Да, действительно, число тринадцать несчастливое число, — протянул я вслух. — Хотя, с другой стороны, если командир дерьмо, то тут никакое число не поможет.
— Вот это в самую точку. Ить это в самый раз, — обрадованно поддержал меня солдат. — Ведь сразу после Облеухова пришёл к нам на батальон штабс-капитан Дьяченко. Вот это настоящий командир. Отец солдатам. Хоть службу с нас справно требует, но и помирать холодом и голодом не позволит.
Я понял, что своего командира солдаты уважают. Хоть не у дурака в подчинении жить придётся. Тут я поймал себя на мысли, что начинаю свыкаться со своим положением и даже как-то непроизвольно к нему подстраиваться.
День уже клонился к вечеру, когда от головы обоза прилетела весть: вышли к Шилкинскому заводу. А через некоторое время из-за очередного поворота показался берег забайкальской реки.
Постепенно на берег втянулась вся колонна переселенцев.
Лица людей преобразились. В глазах загорелся огонь и надежда на то, что в ближайшем будущем всё изменится к лучшему. Я уже знал, что многие переселенцы за путь, длинною в год, похоронили своих родных и близких. Весь Сибирский тракт был усеян деревянными крестами и безымянными холмиками могил. Переселенцы Вятской, Пермской, Тамбовской и Воронежской губерний тоже внесли свой скорбный вклад в пополнение придорожных кладбищ. Но теперь измотанным дальней дорогой людям казалось, что главные трудности позади. Впрочем, где-то отчасти так оно и было. По крайней мере, голод уже не грозил. Амур и тайга прокормят. Оказывается, нас ждали. Ещё с ранней весны солдаты 4-го Восточно-Сибирского линейного батальона занимались изготовлением плотов и прочих сплавных средств для переселенцев.
Солдаты батальона
Было объявлено, что мы останавливаемся здесь на неделю.
Общими усилиями закончим постройку плотов и в путь. Следующая значительная остановка будет в Усть-Стрелке. Эта казачья станица стоит на пересечении двух забайкальских рек — Аргуни и Шилки, и от их слияния зарождается великая дальневосточная река Амур.
Обрадованный известием народ с энтузиазмом бросился обустраивать временные жилища. Истосковавшиеся по осёдлой жизни люди радовались хоть какой-то видимости постоянства. Мы, как и все, под «чутким» руководством унтер-офицера Батурина, принялись строить шалаш, а к вечеру Батурин приказал почистить оружие, и мы уселись ужинать.
Батурин достал из своего ранца бутыль с мутной жидкостью.
— Ну что, служивые, выпьем за страдания наши многотрудные? — потряс он бутылью перед собой.
Солдаты радостно оживились.
— А мы, Устиныч, тут и сами расстарались, да не знали, как к тебе подступиться, — улыбнулся тот самый седоусый солдат.
Я уже знал, что звали его Зиновием, и он был одним из самых старых солдат батальона. По нашим меркам — дембель, или дед.
Служили в то время двадцать лет. Немудрено, что традиция называть дедом выслужившего свой срок службы солдата сохранилась до наших дней. Армейские традиции живучи.
— Ишь ты, расстарались они, — довольно усмехнулся польщённый унтер, — воину выпить с устатку не грех, а в остальное время это баловство.
— Что правда то правда, Устиныч. Сам Александр Васильевич Суворов не возбранял. А тот солдата ценил и уважал, — поддержал его Зиновий.
— Да, великий был полководец. Настоящий отец для нашего брата-солдата, — согласно крякнул Батурин, разливая содержимое бутыли по протянутым солдатским кружкам.
Когда спиртное было разлито, унтер-офицер степенно огладил усы и произнёс: — Выпьем, господа линейцы, за товарищев наших, кои не дожили до этих дней, а сгинули смертию лютой.
Все перекрестились и залпом опорожнили кружки. Я невольно передёрнулся. В кружке оказался самогон-первач.
Солдаты набросились на нехитрую казённую еду. После того как народ утолил первое чувство голода, унтер налил по второй.
— Ну а теперь, за Бога, царя и Отечество!
Радостно брякнули металлические кружки, а их содержимое, не задерживаясь, провалилось в солдатские желудки. Дружно заработали челюсти, и, как это бывает в таких случаях, завязался мужской разговор. У солдат всех времён и народов тема для разговоров одна. О сволочах-начальниках. О женщинах-изменщицах.
О далёком доме да о тяжкой солдатской доле.
Глава 5
Вниз по реченьке-реке
Разбудил меня рано утром голос моего нового командира.
Батурин сиплым со сна голосом крыл матом культяпистого Егора.
Тот ночью уснул рядом с костром и едва не прожёг свои сапоги.
— Я тебя, курву разэтакую, босиком погоню. И какого лешего ты в сапогах спать увалился? Ноге отдых нужон. А ты её гнить заставляешь, чучело нестроевое.