Шанс для динозавра
Шрифт:
– Не хотелось бы действовать опрометчиво, – проговорил враг рода человеческого.
Барини вспыхнул.
– А мне не хотелось бы видеть своих друзей, не решающихся начать! – закричал он. – Двадцать лет! Двадцать лет подготовки! Для чего? Чтобы привыкнуть к нескончаемой этой подготовке? Чтобы никогда не перейти к главному делу? Чтобы всю жизнь промечтать о чем-то, да так и помереть с неосуществившейся мечтой? Это мы могли сделать и дома.
– Чтобы повысить наши шансы до максимума, в идеале – до ста процентов, – наставительно молвил Гама.
– Так не бывает, и вы оба это знаете! – Барини рассердился всерьез. – Сейчас шансы наилучшие, это я вам говорю. Дальше будет только хуже! Стократ хуже! Упустим время!
– Не волнуйся так, Толька, тебе вредно, – сказал дьявол Отто.
– Я волнуюсь? Я вне себя! Я камни грызть готов! – Барини качнул головой, как бы прислушиваясь к внутренним ощущениям. – Хм, волнуюсь… Слова-то какие!
– Слова обыкновенные, – вмешался Гама. – Ты не кипятись, ты излагай. Мы тебя слушаем.
– От вас, в общем-то, мало что требуется. – Князь овладел собой. – От тебя, – кивнул он на пророка, – одобрение и чуть-чуть рекламы. И денег, конечно. Двух тонн платины мне на первое время хватит. От тебя, – кивок в сторону дьявола, – тонна золота в слитках плюс небольшая помощь в Киамбаре и Магассау. Погасишь там эпидемию после того, как мои проповедники немного пошаманят на городских площадях. Ну и общее психологическое давление на противника: полеты днем, грозные знамения, не мне тебя учить.
– В Киамбаре и Магассау нет эпидемии… – начал было Отто. И осекся, сообразив.
– А должна быть, – закончил за него Барини.
– Понятно… Синяя лихорадка?
– Лучше вялая горячка. Смертность ничтожна, а больной ни на что не годен и воевать в Ар-Магор не пойдет.
– А ты гуманист! – сказал Отто с усмешкой. – Нет, я иногда просто любуюсь тобой: готов развязать большую войну, а сам переживает, как бы не наломать лишних дров. Мы ведь не людей спасаем, а человечество. Забыл?
– Вот и давай спасать его без лишних… вивисекций. Кто нам не мешает, тот пусть живет. Ты что-то имеешь против?
– Должность такая, – со вздохом ответил дьявол.
– Лицедей с манией величия. Не должность, а роль. Самая большая ошибка, какую ты можешь сделать, – играть эту роль по Станиславскому.
– Предлагаешь халтурить?
– Точно. Как на детском утреннике. Здесь публика благодарная, помидорами не закидает…
Князь спустился с горы только утром. И не один: до самого низа лестницы его проводил благородно-седой старец в белых одеждах. Сам Гама! Рука об руку с князем!
Рейтары и слуги пали на колени. Три пилигрима, по виду – марайцы из торгового сословия, подошедшие только что и опасливо косившиеся на вооруженных унганцев, наконец поверили, что здесь им ничто не угрожает, и били земные поклоны, время от времени простирая руки к святому отшельнику. Разумеется, марайцы видели, как князь Унгана со смирением, не исключающим достоинства, опустился перед Гамой на одно колено, как перед господином, но господином духовным. И как седовласый старец возложил обе ладони на голову князя, они также видели. А раз видели, то разболтают об увиденном повсюду, что, собственно, от них и требуется.
Да об этом уже можно кричать на самых людных улицах марайских городов! Герцог давно уже не осмеливается вылавливать и казнить «премерзостных еретиков»; болтают даже, что герцог и сам бы не прочь принять новое вероучение, дабы наложить лапу на церковные земли, да не решается. Уж очень нехорошо лежит герцогство Марайское, как раз между Империей и Унганом.
Две силы. Одна явно, грубо толкает герцога к принятию окончательного и бесповоротного решения – другая толкает исподволь, скорее соблазняет, чем толкает. Империя грозна, зато Унган силен и богат. По странному стечению обстоятельств, его обходят стороной моровые поветрия, а неурожаи никогда не кончаются голодом. Крестьяне там не бунтуют, а марайские голодранцы толпами бегут в Унган, обходя дорожные заставы. С какой стороны ни глянь, все соблазн!
Сцена благословения кончилась. Слуги князя седлали коней. Коленопреклоненные марайцы остались внизу – обернувшийся на миг Гама знаком показал им: ждите. Когда придет время говорить с пророком, он сам даст знать. Возможно, раздастся голос, идущий прямо с неба, – ходят слухи, что такое бывало не раз. Быть может, над каменной лестницей появится сотканное из воздуха изображение пророка, жестами приглашающее подняться, или случится иное знамение, столь же удивительное, сколь и понятное пилигримам. Наконец, может произойти истинное чудо: сам Гама еще раз спустится вниз. Хотя вряд ли: пилигрим пилигриму рознь, а пророку свойственно чувство меры. Простым же смертным подобает смирение – жди, пока позовут. Особенно если дано понять: рано или поздно дождешься.
В это самое время пророк Гама, запыхавшийся после долгого подъема по крутой лестнице, хмуро пил сливянку.
– Проводил? – спросил Отто.
Вопрос не нуждался в ответе.
– Благословил?
Гама кивнул.
– Что ты не вляпался спьяну в одну из своих ловушек, я и сам вижу, – с усмешкой заметил нечистый. – А что Толик… пардон, его светлость князь Барини?
– Уехал.
– Значит, процесс пошел, – констатировал дьявол. – Вот оно как. Пошел, значит…
– Процесс давно пошел, – возразил пророк. – Сегодня он лишь вступил в новую фазу. Возможно, решающую. Ты не рад?
– Да как тебе сказать… – Отто потянулся было к сливянке, но перехотел и сел прямо. – Черт, хватит мне пить… Я не рад, если честно. И ты не рад. Мы привыкли играть свои роли, кое-чего добились и психологически уже почти готовы успокоиться – тут он прав на все сто. «Так начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия». Оно и есть. Мы опухли от ожидания. Если не начать сейчас, потом мы уже не начнем никогда. Будем играть на удержание счета… Ему это лучше видно – он князь.
– А ты князь Тьмы.
– Я пугало для дураков и шут гороховый. А еще я, как сейчас выяснилось, трус, перестраховщик и лентяй. Как и ты, кстати.
Гама усмехнулся.
– Не казнись, лучше сливянки выпей. Хорошее у горцев пойло, терпкое только… Не хочешь? Ну, я один… Трус, говоришь? А что тебя, собственно, пугает? Не Толика – у него голова в закладе – и не меня – про себя я знаю, – а тебя? Ты-то чем рискуешь? Кроме смысла жизни, понятно.
– Им и рискую.
– Значит, лучше терпеливо дожидаться, когда дичь подойдет под выстрел, и не выстрелить из опасения промахнуться, так? Дескать, будет другой случай? Не будет.