Шанс
Шрифт:
Однако, и о причине ссоры Гретта забывает так же быстро, как о самой ссоре. И вот она уже вновь качается из стороны в сторону, натягивая самым противным образом гласные (а заодно и мои нервы):
– А где мы купим пончики? – когда ее качание кренится в сторону окна, она выглядывает туда, будто бы магазин может появится прямо перед ее носом – я не вижу магазинов.
– Потому здесь их нет – вновь начинаю раздражаться – потому что это жилой квартал, милая. Здесь весь город – один спальный район. Думаю, мы сходим в магазин, когда заселимся, потому что и так уже опаздываем на встречу с арендодателем.
Гретта продолжает
Альма – хвала небесам! – поворачивается и мягко напоминает дочери:
– Милая, папа же просил тебя так не делать.
Она растерянно хлопает глазами:
– Ой, прости, я забыла.
Не удивительно. Память, как у рыбки. Немудрено, что в ее школьных отметках выше D ничего не было с первого класса. Но я очень сдерживаюсь, чтобы не сказать этого вслух. Да, родитель из меня такой себе, и в основном дочерью занималась Альма (особенно учитывая, что период после ее рождения пришелся самым плодотворным, а когда ей едва исполнилось пять – на меня обрушилась популярность «Черного Окна» и мне точно было не до семейных тяжб), но даже такой как я (даже в таком состоянии, как сейчас) – все-таки понимаю, что сказать это Гретте будет неправильно. Она ведь перестала качаться, и для десятилетней девчонки подобное путешествие и правда может быть настолько будоражащим, что она вмиг забывает мои просьбы и требования. Конечно, это бесит – но это не повод неуместно указывать на ее неудачи (точнее полные провалы) в школе.
Я же все-таки ее долбанный отец, а не ровесник, с которым главное не донести суть идеи, а «уложить на лопатки» словесно и морально. Нет, я родитель, и в любом споре с ребенком главное – это не доказать свою правоту, а донести до него свою мысль.
Это чертовски трудно вспоминать всякий раз, учитывая, что отношения у нас с Греттой и правда больше приятельские, чем родительские (а по большей части никакие, потому что, пусть она и ляпнула это, забыв на следующую секунду – но все же попала не в бровь, а в глаз: за последние десять я не слишком-то отягощался ее воспитанием и не особо-то баловал вниманием).
Впрочем, я считаю, это небольшая потеря. Главное, что у нее есть отец, и я почти всегда дома. Какая разница, где я при этом? На диване с банкой пива, как большинство папаш ее одноклассников, или на стуле за ноутбуком? Разницы никакой.
Так что я может и не примерный, но точно не самый паршивый родитель. Что-то посередине. А как говорят – золотая середина это всегда лучше всего.
Наконец, Гретта перестает качаться и мычать – но словно в плату за эту роскошь количество вопросов достигает максимума:
– А почему мы арендуем, а не купим этот дом?
– Мы же уже объясняли тебе – снисходительно улыбается Альма – мы пока не знаем, как часто будем сюда приезжать. Все зависит от того, поможет ли этот город папе в преодолении трудного периода. Если да, то, может быть, на следующую зиму мы уже и купим здесь домик, а пока лишь осваиваемся.
– Притираемся? – догадывается Гретта – типо, сойдемся или нет?
– Да, можно и так сказать.
– Но если город поможет папе в трудном периоде, значит, наоборот – мы больше не будем сюда приезжать. Ну, если плохой период закончится. Или они теперь у папы будут постоянно? Папа что, разучился писать?
Эти, казалось бы, совершенно невинные детские вопросы выбешивают почище мычания и верчений. Быть может оттого, что я сам задаю их себе каждую ночь перед сном и
И вот дочь вновь открывает рот, готовая исторгнуть следующий из миллиона нескончаемых вопросов, как Альма мягко перебивает ее:
– Милая, папа же сказал, что у него болит голова. Давай немного помолчим, тем более недолго осталось. Правда, дорогой?
– Да – киваю я и смотрю на навигатор – еще пара кварталов и наш дом.
Наконец, Гретта замолкает, Альма откидывается на спинку своего сидения и на мгновение я могу облегченно вздохнуть. Такая вот, молчаливая с легкомысленным взором на дорогу пред собой – жена напоминает мне те девушку, которую я позвал замуж.
С которой мы обвенчались, едва ей исполнилось 18 (а мне, соответственно, 20). Мы начали встречаться за полгода до моего окончания школы. Она была чирлидершей (сексуальной брюнеткой, зависающей под роллинг-стоунз и выпустилась королевой школы), а я главным красавчиком (стал королем школы – правда завоевали мы эти титулы с разными партнерами и с разницей в два года). Такие обычно и сходятся, командуя парадом под названием «старшие классы» – только вот после выпуска вмиг теряют свои короны и кончают потом печальнее ботаников. Один в отцовской мастерской, вторая в замасленном фартуке у плиты, потому что ни интеллектом, ни амбициями они не обременены, а внешность их считалась уникальной лишь в стенах ограниченного сообщества старшей школы.
Но мы с Альмой, конечно, считали, что у нас все будет иначе – ведь у нас-то большие планы, большие надежды, мы оба хотим взять от этого мира столько, сколько только сможем откусить.
Однако ничего подобного. С Альмой вышло точь в точь как по сценарию– несмотря на свою трепотню о «больших планах и амбициях», она уже в 19 без раздумий бросила свой университет, едва залетела (хотя я предлагал ей повременить и все-таки встать на ноги), а в 20 родила Гретту. С тех пор весь ее мир базируется на обедах-ланчах-школе-ток-шоу (а количество фартуков у нее больше, чем вечерних длинных платьев), и кажется, притом, чувствует она себя в этом соку вполне комфортно.
Меня же каким-то образом судьба пощадила и эта рутина не смогла заглотить меня точно большой кусок картошки.
Быть может, потому что на момент нашего брака я был немного старше, и на момент рождения Гретты успел закончить вуз? Не знаю. В любом случае, мне повезло. Альма не требовала от меня большого участия в родительстве, считаясь с моими попытками обрести себя в своем ремесле. Более того, я никогда не получал от нее упрекающих молчаливых взглядов, и едва ребенок начинал орать – она уже бежала, через минуту заставляя его замолчать. Я работал в тишине, покое, всегда при еде и всех удобствах. И у нее никогда не болела голова, не было никаких претензий, и, казалось, нет жены более идеальной, чем она.
А потом я написал «Черное Окно».
Пришла слава. Поклонники. Мое фото на обложках глянцевых журналов. Десятки приемов, где я был желанным гостем – а она при этом все так же оставалась обычной Альмой Пирстман, домохозяйкой из Нью-Йорка. Думаю, всю ее легкость и задорность, за которую я ее ценил и любил, смыло именно волной моей популярности.
Когда я писал и ни черта не удавалось – она ощущала нас на одной волне. Может, даже чувствовала себя успешнее – ведь я бьюсь об лед и ничего, а она растит нашу дочь, причем весьма неплохо справляясь со своей задачей.