Шантаж

Бирюк В.

Тогда, исполняя приказ «верховного командования» — княжеского совета, собранного Изей Блескучим, он развернул свою сотню лучников реденькой цепью «перестрельщиков» перед левым флангом объединённого волынско-смоленско-черниговско-переяславльского войска. Утро было спокойное, суздальцы, оставив свой стан за Большим Змиевым валом, подходили медленно, с остановками. Тоже — вперёд выпустили «перестрельщиков».

«Два дня мы были в перестрелке Что толку в этакой безделке Мы

ждали третий день».

Тогда «безделка» тянулась до полудня. А потом вдруг всё завертелось. После обеда какой-то перебежчик-«перескок» побежал с той стороны. Суздальцы кинулись его ловить, передовое охранение волынцев решило, что это — атака, ударило навстречу. Изя собрал второй военный совет за день. Выслушал советы, наплевал на мнения опытных воевод и двинул следом за Дозорным Полком основные силы. Уже начавшие уходить с поля, отступать в свой лагерь на ночлег отряды Долгорукого, развернулись в боевые порядки.

Солнце уже шло к закату, когда начался бой. Конные суздальцы и половцы вдруг, из неоткуда, из только что пустого пространства, покатились массой на левый фланг… Люди Акима не успели «отскочить», отойти за строй копейщиков. Смоленские стрелки там и легли. Большая их часть были порублены поодиночке в чистом поле.

Прошло десять лет, но для Акима этот день по-прежнему перед глазами. Он всё пытается как-то переиграть его, как-то найти упущенные возможности. «Если б я не велел передовой дозор поддержать, если бы не вперёд людей послал, а назад… Хоть на полста шагов…». У него до сих пор на глазах появляются слёзы. Картинка тех двух-трёх минут. Когда падали порубленные, поколотые, затоптанные конями его стрелки. Люди, которых он по одному собирал, годами учил. И не только стрелы пускать — всему учил. Жизни учил.

«От героев былых времён Не осталось порой имён. Те, кто приняли смертный бой, Стали просто землёй, травой».

Стали. Только Аким их всех помнит — в лицо, по именам, по прозвищам, по привычкам.

Потом был разгром. Черниговцы побежали, «порошане» — торки с Поросья — побежали, переяславльцы — передались Долгорукому. Всё-таки пропагандисты Торца серьёзно поработали и на Роси, и здесь, в Переяславле.

Изя на другой стороне поля пробил-таки боевые порядки ратей Долгорукого. И обнаружил, что его армия бежит. Из волынской дружины, вошедшей вслед за ним в прорыв, из сечи, кроме князя, выбрались только двое.

Аким скрипел зубами, вспоминая, как уже в темноте отходили к Трубежу, мимо закрывшего ворота, переметнувшегося к врагам, Переяславля. Как он пытался собрать своих людей, подобрать своих раненых. Как сунулся к нему в этот момент светлый князь Смоленский Ростик и начал указывать — кого тащить, кого бросать. Аким тогда князю ответил… Хорошо, что словами, а не стрелой или саблей. Как потом выгребали на каком-то протекающем корыте вверх по Днепру…. Мимо ставшего вдруг враждебным Киева, из которого валом бежали беженцы.

Власть переменилась, и все, кто служил прежнему князю, для нового — или изменники, или военнопленные. Все пришлые, чужаки, лишённые защиты своего господина, для местных — добыча. И всё, что у них есть. И всё, что они сами есть.

Волынцы, бывшие в Киеве, пытались уйти на запад, конями. Смоленские и черниговские — просились в лодки.

Как не крути, а при отступлении стрелки идут в арьергарде. Аким — кадровый, «с конца копья вскормленный». Для него куча тактических решений — как дышать. Что бы он про своих начальников не думал. Стрелки шли последними.

Уже пройдя Киев, выше Подола, увидел на берегу, как компания мужиков насилует девчонку, а рядом пытается уползти какой-то приказчик, оставляя за собой кровавый след по песочку днепровского пляжа.

Не его дело, но… погони не было. Долгорукий сдвинулся от Переяславля только через несколько дней. А злости у Акима… На это на всё… Ну, он злобу и сорвал: стрелки дли залп, подошли к берегу и повторили. Кто из киян не убежал — из тех стрелы вырубили. Спасённых от лютой смерти страдальцев… ну, не бросать же на берегу — вкинули в лодейку и пошли дальше.

Девка зажалась в клубочек и, едва к ней любой мужчина подходил или просто смотрел на неё, начинала выть. Лодия полна мужей воинских… так что — непрерывно. А мужик, муж её, очухался, и кое-что успел рассказать. Прежде чем впал беспамятство.

Звали его Гостимил, и был он из ростовских купцов. Это было слышно по говору, и озлобленные разгромом смоленцы чуть не выкинули сразу чужака в реку. Но Аким успел услышать речи. И понять: «двойной предатель».

Летописи традиционно говорят о князьях. Князь такой-то пошёл туда-то, кого-то побил, что-то сделал… Сам, один, «без ансамбля»…

Князья в одиночку только в нужник ходят. Вокруг всякого «вятшего» — непрерывно крутится куча народу. Живые люди со своими желаниями, мыслями, чувствами, проблемами… Отнюдь не «болваны деревянные». И каждое княжеское действие на их судьбах отражается.

Гостимил, попавший помолоду в службу к Торцу, очень был этой службе рад. Служил он не воином, не в дворне, а приказчиком, делал потихоньку карьеру, женился, детей растил, обзавёлся своим домом в Ростове… Спокойно пошёл в очередной поход. Дел и в обозе хватает. А даст бог победу — надо будет и за хабаром присмотреть, перебрать, рассортировать, княжью долю отделить, себя не забыть…

И тут Торец объявляет о своём предательстве, об измене отцу и переходе к его противнику. Часть людей — половцы, рязанцы — ушли сразу. А вот служилым самого князя уйти нельзя — на них крестное целование, присяга.

Изя Блескучий братана Торца принял и облобызал. Наградил, но не поверил. Ростик — тем более. Я уже говорил, что у Смоленского князя в эти десятилетия сформировалась, по ряду объективных и субъективных причин, самая мощная на «Святой Руси» спецслужба.

Подвести к Торцу, в его ближайшее окружение своего человека — сходу было затруднительно, поэтому «мастера по сбору информации» подыскивали человечка для вербовки из уже приближенных.