Шанти
Шрифт:
– Колдовство! Злое колдовство! – прохрипел лже-Зорген, тяжело дыша и прикрывая глаза (Шанти и вправду было не очень хорошо – надышалась дыма). – Шур здесь? Отвези меня домой! Скорее! Мне надо помыться и отлежаться… Шпионка-колдунья покончила с собой, я чудом спасся… но на сегодня мне хватит работать. Она хотела убить меня ценой своей жизни! Загорелась как костер! Саган уберег меня!
– Будет сделано! – с готовностью кивнул заместитель. – Подать карету господина Зоргена! Вы сами дойдете или вас отнести?
– Сам! – кивнула Шанти и медленно, цепляясь за стену, поднялась на
Глава 2
– Он открыл глаза! Открыл! – Девушка, почти девчонка, сорвалась с места, подбежала к женщине лет сорока, с усталым добрым лицом, и, схватив ее за руку, поволокла в комнату к больному.
Женщина возмущенно фыркнула и покачала головой:
– Ну открыл, и что? Стоило меня ради этого отрывать от варки похлебки? Вот сейчас твой отец придет из лавки – голодный, злой, как лесной амрок, и задаст нам всем! И твой высохший деревянный человечек нас не защитит!
– Мам, он не деревянный! Не говори про него так! Он хороший, я знаю!
Девушка наклонилась над лежанкой в углу комнаты и внимательно посмотрела в глаза мужчины:
– Ты меня видишь? Слышишь? Как тебя зовут? Кто ты?
Мужчина не отвечал. Он бессмысленно таращился в потолок зелеными глазами и молчал – худой как скелет, обтянутый кожей. Его глаза ввалились в глазницы и смотрели оттуда, как два волчьих глаза из темной норы. Белая кожа незнакомца была покрыта шрамами – за полтора месяца, что он лежал в доме Гирсе, раны мужчины зажили. Даже страшный пролом на голове – рваный, открывающий кости черепа, треснувшие от удара.
Когда раненого привезли домой, позвали лекарку. Та с сомнением покачала головой и сказала, что этому человеку давно следовало умереть. Почему он жив, непонятно. Чудо. В жизни случается много странного, недоступного разуму людей, посему нужно оставить этого бедолагу на волю богов и дать ему умереть. Или выжить, самому опять же, если будет на то воля богов.
На волю богов полагайся, а нож храни за пазухой – говорил здешний народ. Потому лекарка соорудила снадобья на первое время, дала травок на будущее – научила заваривать траву непоседливую Беату – и удалилась, получив два полновесных серебреника.
Отец был очень недоволен незапланированной тратой. Ворчал – чтобы заработать два серебреника, ему нужно торговать целый день, да еще чтобы односельчане вдруг заимели в своих кошелях деньги, которые отнесут в его лавку.
А денег у людей не было. В основном расплачивались за товар натурой – шкурами. Эти шкуры лавочник Урхард Гирсе потом отвозил в город и сдавал перекупщику, получая за них деньги. На деньги закупалось все, что нужно селянам, и… круг замыкался. И так почти два десятка лет. Урхард построил свою лавку двадцать лет назад, в небольшой деревеньке под названием Темный Лог. Тогда там был всего десяток домов. Его отговаривали от глупого шага. Ну что можно заработать в этом глухом углу? Но он решился и вложил все свои деньги в постройку дома и в торговлю.
Как ни странно, дело пошло. Селяне сносили ему шкуры – здешние края славились замечательным мехом усков, темным, с серебряной искрой. Купцы сюда побаивались ездить – слишком много нечисти, поэтому охотникам приходилось ездить в город самим, сдавать рухлядь почти за бесценок, рискуя быть обманутыми, опоенными, ограбленными по дороге в город. Теперь они ничем не рисковали, пусть даже за шкуры Урхард давал немного меньше, чем перекупщики в городе. Но это и понятно: ему же тоже надо на что-то жить.
Через два года после того, как новоиспеченный купец обосновался в глуши, он женился на девушке из простой семьи, того же клана, к которому принадлежал и сам. Он внезапно влюбился как мальчишка, и, как ни странно, девушка, красивая, добропорядочная и спокойная, ответила ему взаимностью, переехав из большого селения в маленькую деревню, в дом Урхарда Гирсе.
Впрочем, в Темном Логе за эти годы настроили домов, и маленькой эту деревню можно было назвать только условно: семьдесят дворов, появилась своя лекарка, к которой ходили со всей округи, появился даже свой храм – бога Леса.
Деревенские охотно молились этому богу, рассчитывая на то, что Лес будет к ним благосклонен, – вся их жизнь проходила в лесу, в глухомани. Орехи, мясо, шкуры, мед, древесина – захочет Лес дать их человеку, будет тот сыт, обут, одет и весел, не захочет – в одном из походов в рассерженный Лес упадет на голову нечестивцу сухое дерево, и кончится его долгая или недолгая жизнь.
Все в руках богов, и у всех людей они разные. У моряков – свои боги, у пахарей – свои. Такова жизнь.
Через год после свадьбы Урхарда и Аданы родилась дочка Беата. Маленький, вопливый комок плоти, который стал для Урхарда главным сокровищем на свете, не считая жены, конечно. Дочери он позволял все – хулиганить, бить посуду, лазить где угодно, и, когда жена пыталась остановить девочку, запрещал наказывать это маленькое чудовище.
Как ни странно, Беата выросла разумной, хорошей девочкой, несмотря на полное отсутствие воспитания, то есть порки ремешком. Девочка не отказывала в помощи матери, отцу, работала, как и они, помогала в лавке, училась – отец научил ее грамоте, покупал ей книги, ужасно дорогие, но такие интересные! В них описывались иные миры, путешествия, красивая любовь и низкое предательство.
Когда девушка увидела возле дороги человека в странной одежде, в крови, израненного, у нее екнуло сердце, и Беата решила: это судьба. Это – он!
Родители придерживались совершенно другого мнения, но, так как отказа девочка ни в чем не знала, чужака оставили в доме. Тем более что пока что он не представлял никакой опасности – раненый и бессильный.
Втайне родители Беаты надеялись, что он тихо и спокойно помрет – нет человека, нет проблемы. Кто он такой и зачем тут оказался? Чего от него ожидать? А пока пусть девочка поухаживает за ним, почему и нет? Чего портить ей настроение? Больше детей у семьи Гирсе не было. Не дали боги. Нет, парочка старалась, очень старалась… ходили по лекарям, даже к городским ходили, к знахарям-колдунам. Но… все лекари говорили, что у Аданы все нормально со здоровьем. Вот только словами лекарей ребенка не зачнешь, так что ни брата, ни сестры у Беаты так и не появилось.