Шардик
Шрифт:
Тугинда принялась шутливо болтать со служанками, которые, судя по бойким репликам, пребывали в полной уверенности, что у нее прекрасное настроение.
Немного погодя они нагнали первый челн и пошли с ним борт о борт. Тугинда тронула Кельдерека за руку:
— Как твое плечо?
— Лучше, сайет. Боль почти прошла.
— Хорошо, потому что нам понадобится твоя помощь.
Хотя тугинда держала свой отъезд в секрете, кто-то еще на острове явно знал, куда она направляется, и положил к ней в челн необходимые для такого путешествия вещи. Сейчас она была в охотничьей тунике из двух кожаных полотнищ, сшитых внахлест, и в сандалиях с кожаными поножами. Мокрые волосы, заплетенные в косу, она уложила короной и перехватила тонкой серебряной цепочкой. Как и у служанок, на поясе у нее висел кинжал.
— Мы обойдем Ортельгу стороной, Мелатиса, — сказала тугинда. — Иначе шендроны нас увидят, и уже через час весь город будет гудеть слухами.
— Но как же тогда, сайет? Нам ведь нужно высадиться на западной оконечности острова.
— Безусловно. Мы проплывем вдоль северного берега реки за Ортельгу, а потом вернемся к ней.
Путешествие, продленное таким образом, затянулось до самого вечера. При движении поперек течения их сильно сносило, особенно когда они замедляли ход, пропуская тяжелые коряги и целые деревья, все еще проплывающие там и сям. Ко времени, когда челны достигли дальнего берега Тельтеарны, окутанного запахом гари и пепла, служанки уже изрядно устали. Растительности, чтоб давала хорошую тень, там не осталось, и девушкам пришлось отдыхать либо прямо в лодках, либо в воде — все они плавали, как выдры. Одна только Мелатиса, молчаливая и задумчивая, осталась сидеть на месте, не обращая внимания на жару. Они подкрепились орехами сельты, козьим сыром и бледно-розовыми тендрионами, а потом несколько долгих часов медленно двигались вверх по реке вдоль мертвого берега. Путь давался тяжело: на всех плесах приходилось пробираться через скопления плавника — обгорелых деревьев, сучьев и спутанных веток, подтопленных или частично торчащих над поверхностью. В воздухе летала тонкая черная пыль; на борта челнов налипала пепельная пена, подергивавшая стоячую воду.
Солнце уже клонилось к горизонту, когда тугинда наконец велела повернуть налево и снова идти поперек потока. Кельдерек, знавший непредсказуемость и коварство переменчивых течений Тельтеарны, пришел к заключению, что тугинда опытный и искусный лоцман. Во всяком случае сейчас она все рассчитала правильно, ибо река подхватила суденышки и — без дальнейших усилий со стороны изнуренных служанок — принесла их прямо к столбообразной скале у западной оконечности Ортельги.
Они вброд добрались до берега, волоча лодки через тростниковые заросли, и разбили стоянку на сухой земле среди мягких волокнистых корней квианов. Когда на реке погасли последние блики заката и костер разгорелся так, что очертания стволов задрожали в нагретом воздухе, Кельдерек опять, как и вчера, явственно почувствовал странное беспокойство и волнение леса.
— Сайет, — наконец решился он, — и вы, мой повелитель… если мне позволено будет дать совет… Нам лучше не отходить от костра ночью, а коли у кого возникнет такая надобность, пускай идет на берег, но ни в коем случае не в лес. Здесь полно зверей, растерянных и разъяренных от страха, которые и сами чужаки в этой местности.
Бель-ка-Тразет молча кивнул. Браня себя за излишнее многословие, Кельдерек подкатил к костру бревно и принялся очищать от грязи, чтоб тугинда на него села. По другую сторону от костра Шельдра раздавала распоряжения служанкам и обустраивала ночлег. За весь день она не сказала Кельдереку ни слова, и молодой человек, не зная толком своих обязанностей, уже собирался предложить свою помощь, когда тугинда окликнула его и попросила нести дозор в первую ночную стражу.
Но охотник оставался на посту добрую половину ночи. Спать ему совсем не хотелось. Да и какие из них дозорные, спрашивал он себя, из этих молчаливых, замкнутых девушек, привыкших к уединенной тишине острова Квизо? Однако в глубине души Кельдерек прекрасно понимал, что он просто пытается — и безуспешно — обмануть себя: на служанок вполне можно было положиться и бодрствовал он вовсе не из-за них. На самом деле он никак не мог избавиться — весь день не мог — от страха смерти и от ужаса перед Шардиком.
Сидя там в темноте, он вновь исполнился самых дурных предчувствий, когда подумал сперва о верховном бароне, потом о Мелатисе. Они оба боялись, вне всякого сомнения; боялись умереть, понятное дело, но также — и здесь они от него отличались — боялись потерять то, что каждый из них успел приобрести в жизни. Именно поэтому оба они втайне от тугинды и всех прочих надеялись, что охотник ошибается и поиски ничем не увенчаются: ведь оба полагали, что ничего не выгадают в случае, если он окажется прав.
Кельдереку подумалось, что верховный барон просто не в состоянии понять вещи, для него самого совершенно очевидные, и от этой мысли у него тревожно сжалось сердце и чувство одиночества усилилось. На память пришел старый скаредный купец, пару лет назад живший по соседству. Всю жизнь ожесточенно торгуясь из-за каждой мелочи, человек этот сумел сколотить приличное состояние. И вот однажды ночью кичливый молодой наемник, бурно праздновавший свое возвращение на Ортельгу из похода под знаменами Беклы и возжелавший продолжить кутеж до утра, предложил купцу три огромных изумруда в обмен на кувшин вина. Старик, заподозрив мошенничество, отказался от сделки и впоследствии громко похвалялся своей смекалкой и проницательностью: мол, он таких пройдох насквозь видит.
Бель-ка-Тразет, подумал Кельдерек, потратил долгие годы на то, чтобы превратить Ортельгу в неприступную крепость, и теперь рассчитывает пожать плоды своих трудов — спокойно состариться в безопасности, обеспеченной частоколами, ямами-западнями, природным крепостным рвом в виде реки и шендронами, несущими дозор на берегу. В его мире нет места необычному и неведомому. Из всех ортельгийцев он последний, у кого может затрепетать и воспылать восторгом сердце при известии о том, что возвратился Шардик по прозванию Сила Божья. Что же до Мелатисы, она и так вполне довольна своей участью жрицы и своим чародейным искусством. Может статься, она надеется сама стать тугиндой однажды. Сейчас она подчиняется тугинде потому лишь, что иначе нельзя. Но в душе не разделяет ни ее страстной надежды, ни глубокого чувства ответственности. Пожалуй, нет ничего удивительного, что она боится. Смышленая молодая женщина, достигшая влиятельного положения и заслужившая высокое доверие. Когда ты столького добился, умирать особенно страшно. Кельдерек вспомнил, как прошлой ночью, на освещенной огнями террасе, Мелатиса показала свою сверхъестественную силу, мгновенно распознав, кто из прибывших ортельгийцев хранит в сердце неизреченную тайну. Вспомнил — и ощутил прилив горького разочарования: ведь невероятную весть, им принесенную, Мелатиса предпочла бы не знать вовсе.
«Они оба люди высокого звания, — думал Кельдерек, медленно шагая через квиановую рощу и прислушиваясь к неумолчному кваканью лягушек у воды. — Но все же я, безродный охотник, ясно вижу, как они цепляются — пытаются цепляться — за то, что боятся потерять теперь. А у меня таких мыслей нет, поскольку мне терять нечего. К тому же я видел владыку Шардика, а они — нет. Но даже если нам удастся найти его и остаться в живых, они все равно наверняка станут убеждать всех, что он никакой не Шардик».
Резкий крик какого-то животного, донесшийся из леса, заставил охотника вспомнить о своих обязанностях, и он повернул обратно, пересек прогалину и осторожно прошел между спящими девушками.
Тугинда стояла у костра. Она знаком подозвала Кельдерека и улыбнулась такой же искренней, проницательной улыбкой, какой улыбалась при первой их встрече у Теретского камня, когда он еще не знал, кто она на самом деле.
— Твоя стража давно закончилась, Кельдерек, разве нет?
— Мне все равно не спится, сайет, — так почему бы не посторожить?