Шардик
Шрифт:
Теперь ни малейших сомнений не оставалось, и он, Кельдерек, все сделал правильно. Исполненный мучительного облегчения, страха и трепета, охотник исторг из сердца молитву: «О Шардик, о мой владыка, прими мою жизнь! Я, Кельдерек Зензуата, навеки предаюсь тебе, владыка Шардик!»
Когда первое потрясение ослабело, охотник понял, что не ошибался также и в предположении, что медведь болен или ранен: он явно находился в глубоком забытьи, не имеющем ничего общего со сном здорового животного. И было еще что-то странное — что-то противоестественное и тревожное. Но что именно? Да, зверь лежит на открытом месте, но странно не только это. Потом до Кельдерека дошло: плети трепсиса растут очень быстро — с рассвета до заката вытягиваются на высоту дверного
«Он умрет, — подумал Кельдерек. — Не дотянет и до завтра, если только мы не отведем от него смерть. Что касается меня, я без колебаний спущусь вниз, чтобы помочь Шардику, невзирая ни на какую опасность».
Он повернулся и бегом бросился обратно: с треском проломился через кустарник и помчался по лесу к месту, где расстался с бароном. Внезапно охотник зацепился за что-то ногой и плашмя растянулся на земле — от удара у него помутилось в голове и перешибло дыхание. Он перекатился на спину, судорожно хватая ртом воздух, и сквозь застилающий зрение туман различил над собой лицо Бель-ка-Тразета, подобное уродливо оплывшей свече с гневно горящим глазом вместо пламени.
— В чем дело? — прорычал перекошенный рот. — Какого дьявола ты носишься по лесу, производя больше шума, чем коза в рыночном загоне?
— Я запнулся… мой повелитель… — сдавленно проговорил Кельдерек.
— Да это я подножку тебе поставил, трусливый дурень! За тобой что, медведь гонится? И ты ведешь его прямо к нам? Где он, говори живо!
Кельдерек кое-как поднялся с земли. При падении он рассек скулу и больно ушиб колено, но, по счастью, раненая рука не пострадала.
— Я не от медведя бежал, мой повелитель. Я нашел его — нашел владыку Шардика, но он вот-вот заснет смертным сном. Где тугинда?
— Я здесь, — раздался голос позади него. — Далеко ли идти, Кельдерек?
— Нет, он совсем близко, сайет… еле живой от увечий, насколько я могу судить. Он лежит без движения уже больше суток. И непременно умрет…
— Не умрет, — отрезала тугинда. — Если это действительно владыка Шардик — не умрет. Веди нас к нему, скорее!
Подойдя к краю ложбины, Кельдерек молча указал рукой и стал пристально наблюдать за своими четырьмя спутниками. Бель-ка-Тразет невольно вздрогнул и отвел глаза, словно устрашенный представшим взору зрелищем, — во всяком случае, так казалось. Если он и впрямь испугался, то быстро совладал с собой и присел на корточки за зарослями бурьяна, уставившись на исполинского зверя напряженным, настороженным взглядом, каким смотрит вперед лодочник, гребущий через бурную реку.
Мелатиса, едва глянув вниз, закрыла глаза и прижала ладони к бескровным щекам. Потом повернулась кругом и упала на колени, точно пораженная в самое сердце ужасным известием.
Шельдра и тугинда остановились на краю впадины, не обнаруживая страха и не пытаясь укрыться. Девушка с совершенно бесстрастным лицом стояла позади и чуть слева от своей госпожи, твердо упираясь в землю широко расставленными ногами, свободно опустив руки. Ничего похожего на позу испуганного человека. Несколько мгновений она неподвижно смотрела вниз, а потом, словно вспомнив о своих обязанностях, вскинула голову и выжидательно уставилась на тугинду.
Тугинда сцепила руки на животе и не шевелилась, лишь плечи слегка поднимались и опускались в такт дыханию. Вся ее фигура производила странное впечатление невесомости: казалось, она вот-вот воспарит на землей и плавно слетит в ложбину. Голова у нее была чуть наклонена набок, по-птичьи настороженно; однако, несмотря на видимое напряжение, тугинда казалась не более испуганной, чем стоявшая рядом служанка.
Бель-ка-Тразет поднялся с корточек; тугинда повернулась и серьезно, внимательно посмотрела на него. Кельдереку снова вспомнилось, как позапрошлой ночью Мелатиса молча вглядывалась в лица мужчин, с трудом достигших Верхнего храма, и как сам он стал в своем роде избранным и посвященным. Вне сомнения, тугинда тоже обладала даром прозревать людские сердца, не задавая вопросов.
Чуть погодя она отвернулась от Бель-ка-Тразета и спокойно промолвила:
— Шельдра, ты видишь, что это владыка Шардик?
— Да, это владыка Шардик, сайет, — ответила девушка ровным тоном, каким произносят литургические ответы.
— Следуй со мной вниз, — велела тугинда.
Две женщины уже спустились с откоса на несколько шагов, когда Кельдерек спохватился и тронулся за ними следом. Бель-ка-Тразет схватил его за руку:
— Не будь дураком, Кельдерек! Медведь их убьет. А даже если нет, тебе не обязательно лезть в это бессмысленное дело.
Кельдерек изумленно взглянул на барона. Потом, без тени презрения к этому седому покалеченному воину, но с новым, незнакомым ощущением неподвластности его воле, он сказал:
— Господин, владыка Шардик при смерти.
Быстро наклонив голову и дотронувшись ладонью до лба, охотник повернулся и стал спускаться вниз по крутому откосу.
Тугинда со спутницей уже достигли дна ложбины и проворно шагали вперед с той же спокойной решительностью, с какой позапрошлой ночью две жрицы с фонарем прошли по тлеющим углям костра. Кельдерек, посчитавший за лучшее не бежать, чтоб не разбудить шумом медведя, нагнал женщин, только когда они остановились у ближнего края озерца. Трава под ногами была сырая, — видимо, почва здесь увлажнялась и озерцо наполнялось водой из того же подземного источника, что питал ручей на открытом склоне за ложбиной.
С другой стороны озерцо — глубиной по колено и чуть шире, чем способен преодолеть прыжком мужчина, — окаймляли алые трубчатые цветы, полускрытые под ворохами лапчатых ворсистых листьев. В воздухе стояло жужжание мух и разносился тошнотворный запах гнили и разложения. Медведь не пошелохнулся, и они слышали его затрудненное дыхание — тяжелые булькающие хрипы. Нос у него был сухой, шерсть — встопорщенная и тусклая. Под одним приоткрытым веком виднелся налитой кровью белок. Вблизи размеры зверя казались поистине чудовищными. Могучее плечо поднималось над Кельдереком подобием стены, резко очерченной на фоне неба. Пока он стоял в растерянности, медведь, не открывая глаз, на миг приподнял голову и опять бессильно уронил на землю. Так и человек в тяжкой болезни сначала ворочается и мечется в поисках облегчения, но потом, поняв, что от этого становится только хуже, затихает и лежит недвижно.
Не думая об опасности, Кельдерек с плеском вошел в озерцо, торопливо сдернул повязку со своего раненого плеча, намочил ее в воде и принялся увлажнять запекшиеся губы и язык медведя. Громадные челюсти конвульсивно задвигались. Увидев, что зверь пытается жевать ткань, охотник снова хорошенько намочил повязку и выжал из нее воду в приоткрытую пасть.
Тугинда склонялась над боком медведя с зеленым листом папоротника в руке, обследуя одну из ран, уже очищенную от мух. Покончив с этим делом, она принялась внимательно осматривать все туловище, раздвигая мех пальцами или черенком папоротникового листа. Судя по всему, она вытаскивала из шерсти мушиные яйца и опарышей, но в лице ее не проскальзывало ни тени отвращения — оно хранило точно такое же заботливое, сосредоточенное выражение, с каким женщина недавно перевязывала плечо Кельдереку.