Шарль Перро
Шрифт:
Александр Дюма в книге «Людовик XIV и его век» писал по этому поводу:
«Принц Конде представлял собой последний тип мятежных и беспокойных вельмож Средних веков. Торжество над ним Людовика было и торжеством монархии над феодализмом. Это были не два человека, враждовавшие между собой, но два, так сказать, начала, из которых одно должно было исчезнуть навсегда!»
2 февраля умер еще один герой той же «пьесы» — Гастон Орлеанский. Насколько громко звучало его имя во времена Фронды, настолько же тихой была его смерть, которая ни у кого не вызвала участия. А 3 июня состоялся последний акт трагикомедии под названием «Фронда». Александр Дюма пишет: «Фронда оканчивалась наподобие пьес Мольера, которые в это время начали приходить в большую славу, — женитьбой». Людовик XIV вступил в брак с инфантой Марией-Терезией, дочерью испанского короля Филиппа IV. Венчание состоялось в церкви города Фонтарби. Королю было 22 года, супруге — столько же, без нескольких месяцев. Залогом этого брака должен был стать вечный мир между Францией и Испанией, которым наконец закончилась многолетняя война.
Шарль в числе многих поспешил отозваться на это событие. Он пишет оды «На женитьбу короля» и «О мире».
Обе оды были переписаны красивым, каллиграфическим почерком на белую веленевую бумагу. Шарль, который с детства любил рисовать, снабдил их виньетками, нанесенными золотой краской, и дал почитать Жану Шаплену, старому, заслуженному поэту. Шаплен давно интересовался творчеством начинающего поэта. Ему так понравились обе оды, что он показал их в Лувре. Сочинения были замечены.
Сюринтендант финансов Николя Фуке пригласил к себе Шарля и, похвалив его сочинения, спросил, нет ли у него чего-нибудь еще. Фуке сидел в высоком кресле и выглядел очень элегантно. Движения его были изящны, улыбка — обаятельной.
Шарль как раз недавно закончил «Диалог Дружбы и Любви».
«Диалог» также заслужил одобрение сюринтенданта. Фуке попросил Шарля переписать его на веленевую бумагу. После того как произведение Шарля Перро было издано в типографии сюринтенданта, Фуке оставил рукописный экземпляр у себя.
Вот что писал об успехе своего сочинения в письме сеньору де Абигне сам Перро:
«Поскольку вам мало того, что я посылал вам мои „Диалоги“, и поскольку вы желаете получить еще одну копию, я не могу вам отказать. Я признаю, монсеньор, что я ленив, но не хочу огорчать вас своим отказом, ибо вы человек света, который отмечен вкусом более тонким и более деликатным во всех отношениях, чем многие, и особенно к такого сорта трудам, как эти „Диалоги“».
Не только монсеньор де Абигне, но и многие другие просили Шарля сделать им копию «Диалогов». Ведь Шарль затронул в этом произведении вечные вопросы, порядком подзабытые во времена Фронды: что такое любовь, что такое дружба, что такое желание и красота.
В том же письме монсеньору де Абигне он писал:
«…Монсеньор, я осмелюсь напомнить, что в своем последнем письме к вам я задал два или три вопроса. Позвольте мне вам их напомнить, чтобы вы все-таки на них ответили. Я спросил вас: почему Любовь и Дружбу называют братом и сестрой?
Я не думаю, что вы сразу выскажете истинное суждение или что вы никогда не обсуждали эти свойства человеческой натуры. Но если и в эти тяжелые дни тысячи людей пользовались ими, применяли друг к другу эти имена, нежные и добрые, потому что они любят или дружат на самом деле, — значит, они и в самом деле — брат и сестра?
Или вы можете доказать, что Любовь и Дружба между людьми — это такая банальность, что апеллировать к ним как к брату с сестрой — неубедительно и не стоит соглашаться на то, чтобы рассматривать их генеалогию, чтобы получить неубедительный результат?
Несомненно, Любовь есть нить к Желанию и Красоте. Платон в этом знал толк, и мы уверены, что он апеллировал все к тем же Желанию и Красоте, когда давал эти имена своим родителям — отцу и матери. И мы отмечаем его оригинальность. Также весьма достоверно, что Дружба — есть нить к Желанию и Доброте, потому что само Желание тянется к Красоте и дает жизнь Любви…»
В это же время протекции при дворе ищет и Жан Расин. Через своего друга Витара он передал Шаплену свою оду «Нимфа Сены». Шаплен в свою очередь попросил высказать о ней свое мнение Шарля Перро.
— Жан Расин? — развел руками Шарль. — Не помню такого.
Однако он пришел в восторг от оды и захотел познакомиться с талантливым поэтом. Возможно, они могли бы стать друзьями. Но жизнь распорядилась по-иному.
1661–1662 годы
Между тем здоровье кардинала Мазарини ухудшалось. Как-то он спросил своего врача Гено:
— Признайся, только откровенно, долго ли я еще буду жить или умру скоро? Не бойся сказать правду.
И Гено ответил, что дни кардинала сочтены.
Кардинал выслушал приговор спокойнее, нежели можно было ожидать. Посмотрев на своего врача, он сказал ему:
— Гено! Так как вы решились сказать мне всю правду, то уж доскажите мне ее до конца: сколько дней мне еще остается?
— По крайней мере, еще два месяца, — ответил Гено.
— Этого довольно, — сказал кардинал. — Прощайте, Гено! Приходите ко мне почаще! Я вам обязан, насколько можно быть обязанным своему другу. Воспользуйтесь тем немногим временем, которое мне остается, чтобы увеличить свое богатство, подобно тому, как я, со своей стороны, воспользуюсь вашими спасительными советами.
С каждым днем ему становилось все хуже. Но, игрок в жизни, он решил сыграть и со смертью. За семь или восемь дней до кончины кардиналу пришла в голову странная прихоть. Он велел выбрить себе усы и покрыть щеки румянами и белилами, так что во всю жизнь он не бывал так свеж и румян; потом уселся в свои носилки, которые спереди были открыты, и отправился прогуливаться в сад несмотря на прохладную погоду. Был март, и появление кардинала привело всех в удивление. Всякий, видя его в таком экипаже совершенно помолодевшим подобно Эзопу, думал, что видит сон. Принц Конде заметил по этому поводу:
— Плутом был, плутом хочет и умереть.
Все испортил граф Ножан Ботрю, старый шут королевы-матери. Он встретил Мазарини и сказал, будто не замечая маскарада:
— О! Как видно, воздух здесь очень полезен для вашего преосвященства! Он произвел в вас большую перемену. Вам бы надо почаще им пользоваться, ваше преосвященство!
Больше кардинал не покидал своих покоев. Входить к нему мог только король, королева и Кольбер, которого Мазарини перед смертью рекомендовал королю: