Шарль Перро
Шрифт:
Эпиграмма Лафонтена была первой в длинном ряду полемических откликов на поэму Перро. Лонжпьер в «Рассуждении о древних» назвал Перро человеком без вкуса и авторитета. Дасье в предисловии к 4-му тому своих переводов Горация тоже обрушился на Перро: «Варвары, опустошившие с невероятной яростью Грецию и Рим и разрушившие все то, что Греция и Италия имели самого прекрасного, не были столь ужасны, как современные авторы, начинающие развенчивать древних».
По Парижу ходили едкие эпиграммы Николя Буало. Вот одна из них:
Раз Фебу принесла младая Клио весть, Что на земле такое место есть, Где учат: всякие Вергилии, Гомеры — В поэзии убожества примеры. — То шутка глупая! Вам кто-нибудь солгал! — Ей Аполлон сердито отвечал. — Где говорить могли постыдный вздор такой? Не у гуронов ли, в невежестве взращенных? — В Париже! — Так в дому умалишенных? — Нет, в Лувре, в Академии самой!К числу приверженцев Перро принадлежал писатель, историк, философ, ученый-популяризатор Бернар Ле Бовье Ле Фонтенель, племянник знаменитого драматурга Пьера Корнеля.
Еще в 1683 году Шарль обратил внимание на опубликованную им работу «Диалоги мертвых — древних и новых». Теперь тот показал Перро новую статью «Свободное рассуждение о древних и новых».
Однажды Бернар пригласил Перро к себе.
Дом, где жил Фонтенель, был большой, просторный. Его окружал старый, довольно запушенный сад, но это придавало дому особую прелесть: легко можно было уединиться в беседке, обвитой плющом и виноградными лозами, и говорить, сколько душе угодно.
Но сейчас на дворе была зима, и собеседники устроились в просторном кабинете Бернара Фонтенеля.
Конечно, речь пошла о поэме Перро.
— Весь вопрос о превосходстве древних над новыми, — говорил Фонтенель, — в сущности сводится к вопросу о том, были ли деревья, что росли в наших краях в былые времена, выше, чем нынешние. Если да, то в наш век не может быть авторов, способных выдержать сравнение с Гомером, Платоном, Демосфеном, но если наши нынешние деревья столь же высоки, как деревья былых времен, мы можем сравниться с Гомером, Платоном и Демосфеном.
Перро от души расхохотался, откинувшись на спинку кресла:
— Нет, вы, честное слово, гений! Так образно и просто сказать о нашем споре!
— Конечно просто! — улыбнулся Фонтенель довольный, что мэтр похвалил его (Бернару ведь было всего 30 лет, и у него еще были такие красивые и длинные волосы, что он их не прятал под букли парика). — Если древние были умнее нас, значит, мозги у людей того времени были устроены по-иному, состояли из более крепких или более тонких фибр, содержали больше животных флюидов. Но почему бы мозги в те времена были лучше устроены? Ведь это значило бы, что и деревья были выше и красивее, ибо если бы и природа тогда была моложе и мощнее, ее молодость и мощь должны были бы сказаться как на мозгах людей, так и на деревьях.
— Умно! Умно! И просто! — Шарль негромко зааплодировал.
— Пусть поклонники древних взвешивают свои слова, — продолжал Фонтенель, — когда говорят нам, что эти люди — источник хорошего вкуса, разума и познаний, долженствующих просвещать всех остальных людей; что умны только те, кто восхищается ими; что природа истощила свои силы, создав эти великие образцы, и уже не способна порождать им подобные: ведь произнося эти красивые фразы, они представляют древних существами иной породы, нежели мы, а это не согласуется с естественными науками.
Перро был доволен, что нашел такого умного, энергичного, молодого союзника. И в самом деле, Бернар Фонтенель много сделал для победы нового направления в культуре страны.
Как ученый-популяризатор Фонтенель был особенно опасен для соперников, ибо быстро клал их на лопатки своими научными сравнениями и безукоризненно точными доводами.
Здесь, в просторном, хотя и забитом книгами кабинете Фонтенеля, Перро признался, что его поэма — это лишь начало длительной войны. Следующий удар он нанесет в большой книге, которую он уже начал писать и в которой прозой будут изложены все его взгляды на спор «древних» и «новых».
— Это будет монолог? — заинтересовался Фонтенель.
— Нет, это будут диалоги. Я дам своим противникам возможность отстаивать свою позицию, и пусть читатель сам решит, кто прав.
Шарль помолчал, теребя букли парика украшенным перстнем пальцем, и потом, вытащив принесенную с собой книгу, начал читать первые ее страницы:
«Минувшей весной, когда стояли такие ясные, теплые дни, председатель судебной палаты, аббат и шевалье решили удовольствия ради в подробности осмотреть все красоты Версаля, посвятив этому столько времени, сколько требует такое обширное предприятие. Отсутствие короля, который объезжал Люксембург и прочие вновь завоеванные земли, показалось им благоприятным для этого обстоятельством, и, хотя они понимали, что оно лишает дворец наивысшего блеска, не стали откладывать исполнение своего намерения, рассудив, что зато им представится возможность все обозреть с большей легкостью и с меньшими помехами…»
— Главные герои моей книги, — разъяснил Шарль, — и ведут диалоги, спор между «древними» и «новыми». И так как мне было бы очень приятно, чтобы читатель знал, каких я на самом деле придерживаюсь взглядов, я в предисловии сообщу, что они соответствуют тому, что говорит аббат. Но я ни в коей мере не отвечаю за то, что говорит шевалье. Он порой преувеличивает, и я ввел этого персонажа, чтобы высказать ряд рискованных положений. Ну а председатель судебной палаты, конечно, отстаивает позиции «древних».
— И много вы уже написали? — заинтересовался Фонтенель.
— Первый выпуск я уже в основном подготовил и думаю, что в следующем году он выйдет в свет.
Позднее они еще не раз обсуждали новую книгу Перро. Своему собеседнику и другу Шарль посвятил поэму с красноречивым названием — «Гений» — поэтический отклик на «Свободное рассуждение о древних и новых».
Шарль поделился с Фонтенелем и своим увлечением народными сказками. С радостью и удивлением он узнал, что Бернар сам давно интересуется фольклором. Прочитав «Гризельду», Фонтенель был восхищен ею и подал Перро совет прочитать эту сказку в Академии, предварительно сказав несколько слов о Словаре, о французском языке, о его истоках и подведя академиков к мысли, что народные французские сказки хорошо сохранили язык предков.