Шарло Бантар
Шрифт:
Положив письмо в карман и надев шляпу, он вышел из комнаты. У порога он столкнулся с Журдом.
— Мы за тобой, — сказал делегат финансов. — Садись в омнибус. Надо перебираться в мэрию двадцатого округа.
— Нет, мне там нечего делать, — сказал Делеклюз. — Я пойду и выполню свой долг — умру с пользой для дела Коммуны. Это последнее, что я ещё в силах совершить.
С твёрдостью, какой трудно было от него ожидать, он зашагал в сторону Шато д’О.
Журд и Лиссагарре [67] последовали за ним.
67
Лиссагарре Проспер-Оливье (1839-1901) — французский журналист, участник и историк Коммуны.
Их то и дело обгоняли небольшие отряды федератов, торопившиеся на защиту укреплений Шато д’О.
Делеклюз шёл по бульвару Вольтера в своём обычном костюме: в шляпе, тёмном длиннополом сюртуке и чёрных брюках. Шёл без всякого оружия, опираясь на палку. Из-под пояса чуть виднелась полоска красной перевязи. По мере приближения к площади Шато д’О идти по бульвару становилось всё труднее. Вокруг баррикады непрерывно падали и разрывались снаряды.
— Остановись, Луи! — крикнул Журд. — Ведь это самоубийство!
— Ничуть! — продолжая идти вперёд, ответил военный делегат. — Самоубийство — это отрицание жизни. Мы же умираем во имя жизни! Мои силы истощились. Я больше не в состоянии держать винтовку, но ещё могу поднимать дух других. Это я и делаю…
Журд ничего не успел ответить. Рядом упал с лошади раненый Верморель. [68] Он впервые сел сегодня на коня и верхом объезжал баррикады, ободряя коммунаров и формируя новые отряды.
Журд и Лиссагарре поспешили к нему на помощь. Они подняли Вермореля и на руках понесли в госпиталь. Делеклюз пожал руку раненому другу и пошёл дальше.
68
Верморель Огюст-Жан-Мари (1841-1871) — французский революционный журналист и историк, член Коммуны, один из активных её деятелей. Раненный на баррикаде, умер в версальской больнице.
Солнце уже садилось за площадью, а Делеклюз всё тем же твёрдым шагом продвигался вперёд. За ним никто больше не следовал. Пули градом падали по улице, но Делеклюз дошёл до баррикады невредимый. Его появление на самом верху насыпи было столь неожиданно, что стрельба вдруг замерла.
Но затишье продолжалось недолго. Делеклюз поднял палку высоко над головой, как бы угрожая врагам и призывая своих.
Спереди снова засвистели пули, а за спиной Делеклюз услыхал знакомый ему и теперь такой желанный шум шагов и громкие возгласы, сопровождающие атаку.
С криками «За Коммуну! За свободу!» коммунары тащили митральезу туда, где стоял старый солдат революции. Орудие уже было совсем рядом с Делеклюзом, когда он упал, сражённый версальской пулей.
Неожиданный ответный огонь орудия с вершины насыпи внёс смятение в ряды наступавших солдат, а стремительный натиск спустившихся с баррикады коммунаров обратил атакующих в бегство.
Красный шарф бездыханного делегата Коммуны всколыхнулся ветром и опустился, как знамя, склонённое перед павшим бойцом.
Глава восемнадцатая
Мать Луизы
Уже четыре дня Луиза Мишель не возвращалась домой.
В маленьком домике на улице Удо помещалась школа и при ней квартирка, где жила Луиза вдвоём с матерью.
Здесь всё было, как обычно.
Мадам Мишель, благообразная старушка небольшого роста, с седой головой и правильными чертами лица, невзирая на снедавшую её тревогу, занялась приготовлением несложного ужина.
«Если Луиза вернётся, она придёт голодная», — подумала мать и принялась чистить картофель дрожащими руками. Потом она поставила кофейник в самодельную грелку, состоявшую из горы вышитых подушечек разной величины.
В дверь кто-то постучал.
Мадам Мишель тщательно укрыла шалью кофейник и поспешила к двери. Она знала, что Луиза стучала не так, но ведь то мог быть посланец от её дочери.
Она обрадовалась, увидев в дверях стройную фигурку цветочницы Мари, жившей в доме наискосок.
— Что тебе, деточка?
— Мадемуазель Луиза ещё не возвращалась? — с тревогой в голосе спросила Мари.
— Нет ещё.
— О мадам, так страшно! Версальцы ходят по нашему кварталу и обыскивают все дома. Они убивают мужчин, уводят женщин и детей. Мы с мамой очень боимся за вас. Не уйти ли вам из дому?
— Чего же мне бояться?
Мадам Мишель гордо выпрямилась и вдруг показалась Мари необыкновенно высокой.
— О мадам, рассказывают такие ужасы! — Мари всплеснула худенькими руками. — Если бы мой друг Кри-Кри из «Сверчка» был здесь, он, наверное, посоветовал бы, где вам укрыться. Но к нему теперь нельзя пробраться — наш квартал отрезан.
Лицо Мари затуманилось. Занятая своими мыслями, мадам Мишель не обратила на это внимания.
— Спасибо, Мари, что предупредила меня, — спокойно сказала она. — Я подготовилась к встрече с этими насильниками.
— Всё-таки вам не следует оставаться одной, — настаивала девочка. — Вы можете уйти… ну хотя бы к вашей сестре. Только не оставайтесь здесь!
Мадам Мишель ласково улыбнулась. Мари смотрела на неё широко раскрытыми от удивления глазами. Как эта женщина может ещё улыбаться и разговаривать? Ходили упорные слухи, что её единственная, любимая дочь Луиза расстреляна версальцами…
Старушка Мишель заторопилась и пошла в маленькую комнатку, служившую столовой.
— Вот что, Мари. Луиза, наверное, не вернётся и сегодня. Если версальцы свободно разгуливают по нашей улице, ей не следует приходить сюда. Отнеси своей маме вот это… — Она достала из подушек кофейник и сунула его в руки оторопевшей Мари. — Кофе немного подбодрит твою мать.
— Но, мадам Мишель, а вы сами? Ведь кофе может пригодиться и вам.
— Возьми его, Мари! — Мадам Мишель устало покачала головой. — Мне оно не понадобится.
Мари поблагодарила и, взяв кофейник, нехотя направилась к выходу.
Когда дверь за девочкой закрылась, мадам Мишель обвела грустным взглядом своё жилище.
Квартира состояла из двух маленьких уютных комнат, служивших одновременно кухней и столовой, спальней и кабинетом Луизы. Ни пылинки, ни соринки. Несколько кастрюлек, висевших над плитой, блестели, как новенькие. Повсюду — на столах, на окнах — в вазах и горшках стояли цветы.