Шаровая молния 3
Шрифт:
Демьянова нарядили в заношенную красноармейскую форму без знаков различия и пилотку без звёздочки. А чтобы прихрамывал естественным образом, под стельку сапога с брезентовыми голенищами приклеили камешек. Вот и получился из него комиссованный по ранению красноармеец, тоже задержанный для выяснения личности.
Активная фаза операции началась с того, что задержанным принесли ужин: чёрствый чёрный хлеб и «типа-бигус». А точнее — протушенную с прогорклыми крошечными кусочками сала гнилую квашеную капусту, исходящую мерзким запахом. Жрать это не стали даже оказавшиеся в «клетке» «приблатнённые», явно собирающиеся
— Ты, сука, тут, в тылу, жопу отъедал, пока я на фронте кровь лил, а теперь ещё и говно вместо еды подсовываешь! Вызови начальника, пусть посмотрит, чем невиновных людей здесь кормят!
— Где я тебе другую еду возьму? Какие продукты на кухню привезли, из тех вам еду и приготовили. И вообще молчи лучше, пока по зубам не получил.
— Вот, значит, как моя милиция меня бережёт? Фронтовику, раненому при защите социалистического отечества, зуботычинами грозится? Вместо того, чтобы поблагодарить за то, что я здоровья не пожалел, защищая Родину, меня запирают вместе со всяким уголовным элементом и грозятся побоями! Да я завтра в лепёшку расшибусь, а добьюсь, чтобы тебя на фронт отправили. И попрошу сделать то же самое тех невинных, кого вместе со мной закрыли потому, что кому-то взбрело в голову, будто я, фронтовик, или вот этот товарищ инвалид, не те, за кого себя выдаём. Верно, товарищ? — повернулся Николай к Ушакову. — Разом нас багато, нас не подолаты!
Ну, вот и спалился «гость из будущего»! От этого майданного лозунга вздрогнул так, будто его кнутом по спине стеганули.
А поскольку милиционер был строжайше проинструктирован не реагировать на дальнейшие возмущения Демьянова, он просто ушёл в дальний конец коридора.
Ушаков решился завести с Николаем разговор далеко не сразу.
— Как думаешь, долго нас ещё тут промаринуют?
— А хрен его знает. Когда меня из «газенвагена» выгружали, их «керывныка» по какому-то срочному делу куда-то выдернули. Обещали, что выпустят, когда тот интересующие его вопросы задаст.
Слово «газенваген», как во время «оранжевой революции» и позже называли автозаки, тоже вопросов не вызвало.
— В общем, Ющенко — так! — как будто размышляя, произнёс Ушаков.
Теперь на него вскинул удивлённый взгляд Николай.
— Скорее уж, зэка — геть! Срать я на прыщавого хотел, — сморщился переодетый чекист. — А вот зэк действительно задолбал.
— Давно оттуда?
— Откуда? С фронта, что ли? Или…
— Или. Меня прошлым роком с Черкас аж за Урал забросило.
— А, ты про это… А меня с Киева под Астрахань. Три года назад. Вот, даже повоевать за Советскую власть успел, сейчас «домой» возвращаюсь.
— Киевский, значит?
— Киевские бывают только вокзалы, торты и жлобы, — с недовольным видом пробурчал «присказку» Николай. — А я киевлянин. И мои дед с бабкой киевлянами были. Где ТАМ стоял?
— Под «Укркоопспилкой». А в шестом году в Мариинском парке с «Порой».
— А что и в шестом году что-то было? Меня в феврале пятого года током шибануло, когда предохранители в коттедже менял.
— А меня в седьмом: рогами стогомёта провода ЛЭП зацепил.
—
Договориться договорились, а увиделись снова лишь в купе того самого «литерного» вагона. Причём, Демьянов при встрече уже был в форме майора ГБ.
Фрагмент 16
31
Ещё в «прошлой» жизни Николай помнил, что многие считали 1942 год самым тяжёлым за всю войну. Не сорок первый, а именно сорок второй. Читал, но не помнил, почему. Теперь же начал осознавать это: зимнее контрнаступление дало людям надежду на то, что хвалёную немецкую армию можно бить, можно успешно изгонять с захваченных земель, и «игра в одни ворота» уже в прошлом. Вот-вот начнётся решающее наступление по всем фронтам, как это было в тяжелейших зимних условиях, и в ходе него фашистов вышвырнут прочь с советской земли.
Тогда, в ином 1942 году, мало кто знал, что эвакуированные заводы только-только заработали и с трудом наращивают выпуск военной продукции. Что красные командиры только-только учатся воевать в условиях современной войны. Что огромные территориальные потери поставили страну на грань голода. Что число пленных красноармейцев, кажется, уже перевалила за три миллиона человек. Ведь известный Демьянову Приказ № 227 «Ни шагу назад», пока ещё не родившийся в этой истории, вышел вовсе не на «пустом месте», а был продиктован отчаянной необходимостью.
Да, в этой истории ситуация значительно легче. И в плену оказалось почти вдвое меньше людей. И запасы продовольствия урожая прошлого года удалось лучше сохранить. И эвакуировано оборудования из западных областей несколько больше. И людей на восток перевезли больше. И предприятия на Урале и в Сибири запустили скорее. И новые уставы, в которых учтён передовой опыт, уже давно применяются. И вооружена Красная Армия лучше. Но всё равно — тяжело! Тяжело, потому что ещё силён вермахт, ещё не выбиты самые опытные, самые подготовленные вражеские солдаты. Ещё не наступил коренной перелом в войне, и давит, давит враг! Сильно давит, если сопоставлять сводки Совинформбюро с радиосообщениями из-за границы.
Между Курском и Белгородом в направлении Воронежа перешла в наступление 4-я Танковая армия Гота. Клейст, завершив окружение остатков 57-й армии Подласа, развернулся на восток и с плацдармов таранит оборону сильно потрёпанной 6-й армии Городнянского на левом берегу Оскола южнее Купянска. 17-я немецкая армия при поддержке его танков оттеснила ещё более обескровленную 9-ю армию Козлова от Северского Донца в районе Славянска. Правый фланг 6-й армии Паулюса тоже оттеснил понёсшую потери во время контрудара севернее Балаклеи 38-ю армию Москаленко за Оскол в районе Купянска.
Да, в тылу этих объединений развёрнута вторая линия обороны в составе 21-й армии Данилова, 7-й резервной армии Колпакчи и 1-й резервной армии Гордова. По сути, Жуков, возглавивший Южный фронт, использовал тот же приём, что и под Вязьмой прошлой осенью — «многослойную» линию обороны. Но есть и нюанс, который осложнит оборону: под Вязьмой были густые леса и множество водных преград, которые сильно мешали немцам, а на направлении главного удара Клейста и Паулюса — голая степь до самого Дона.