Шашлык из трех поросят
Шрифт:
Остановив в углу кого-нибудь из зазевавшихся братьев-художников, Зинаида показывала ему очередное свое ожерелье и говорила, глядя куда-то вдаль своим туманным, ищущим взглядом:
— Это, понимаешь ты, родной, настоящая, подлинная осина из наших, родной, исконных лесов!
Подлинная, натуральная осина! Понимаешь, родной? Чуешь, какая от нее исходит незамутненная сила? Хочешь припасть к ее источнику?
Художники по большей части спешили уклончиво согласиться с Зинаидой и ретироваться куда-нибудь подальше. Однако, когда Плотицына остановила в свой черед Александра Коврова, наш герой глубоко вздохнул и решительно бросился в источник незамутненной силы. Он уже прочел несколько восторженных отзывов о работах Зинаиды и почувствовал исходящий от нее бодрящий запах успеха.
В то время Плотицына проходила свой «сиреневый период». Все ее работы были выполнены в изысканной сиренево-фиолетовой гамме.
Она написала целую серию «сиреневых девушек», которых для простоты и порядка просто нумеровала. Особенный успех имела «Сиреневая девушка номер шестнадцать», в чертах которой явственно угадывалось сходство с самой художницей — тот же затуманенный поисками истины взгляд сиреневых глаз, те же бесформенные сиреневые свитера, только вместо ног у сиреневой девушки были автомобильные колеса с цельнолитыми титановыми дисками, а вместо рук — металлические манипуляторы.
Подводя Коврова к своей любимой работе, Зинаида по-хозяйски прихватывала его за локоть и вещала глубоким трагическим контральто:
— Ты видишь, родной, какая от нее исходит подлинная сила? Это ведь наша исконная, незамутненная краса! Хочешь припасть к ее источнику?
И Ковров послушно припадал к источнику.
Вскоре «Сиреневая девушка номер шестнадцать» была приобретена известным немецким коллекционером, и слава Зинаиды Плотицыной поднялась, как тесто на свежих дрожжах. Ковров благополучно грелся в лучах этой славы.
Кроме «сиреневых девушек» Зинаида написала полтора десятка «сиреневых стариков», частично тоже колесных, частично же — на гусеничном ходу. В этих стариках она видела источник подлинной, незамутненной мудрости.
Позднее, в духе времени, она выполнила портрет «Сиреневого рэкетира». Рэкетир имел особенно большой успех, а когда его купил пожелавший остаться неизвестным любитель искусства, заплатив втрое больше, чем немецкий коллекционер, судьба Зинаиды была определена.
Она прекратила творческие искания, поставила крест на наметившемся у нее «оранжевом периоде» и принялась поточным методом штамповать на заказ новых «сиреневых рэкетиров».
В определенных кругах стало модным приобретать собственный портрет в сиреневой гамме работы Зинаиды Плотицыной и говорить приглашенным домой коллегам:
— Понима-аешь, брателло, это круто! У самого Винта такая точно картина висит! Только у него колеса от шестисотого «мерса», а у меня, гляди, от «феррари»! Прикинь, как круто!
После таких слов «брателло» не мог ни спать, ни есть, пока сам не обзаведется такой же сиреневой картиной.
Правда, братья по цеху начинали коситься на Зинаиду и поговаривать, что она лишилась своей незамутненной силы и вообще разменяла дар на медную монету, но эти разговоры всегда можно было списать на банальную зависть.
Тем не менее благосостояние Зинаиды неуклонно росло, росла и ее популярность в определенных кругах. Ковров наконец-то настоял на том, чтобы законным образом оформить их отношения. Зинаида, которая до того пренебрежительно отзывалась об узах брака, неожиданно проявила удивительный энтузиазм и даже затребовала полноценное церковное венчание.
— Понимаешь, родной, — говорила она очередному коллеге, приглашая его на церемонию, это наше исконное, подлинное.., источник, понимаешь, незамутненной самости…
Церемония прошла на высшем уровне, и Зинаида ради нее даже отказалась от привычных клетчатых рубах и грубошерстных свитеров.
Получив официальный статус. Ковров принялся с удвоенной силой выбивать дивиденды из славы и заработков своей новоиспеченной жены. Первым делом он выстроил роскошный трехэтажный загородный дом, на который ушли все деньги, вырученные от продажи «сиреневых рэкетиров». В тот самый день, когда дом был закончен, случилось непоправимое.
Зинаида в своем новом доме писала портрет очередного «брателло». Однако на этот раз ей не повезло с моделью. Коллеги «брателло», что-то с ним не поделившие, заложили в дом художницы мощный заряд взрывчатки, который и был взорван во время очередного сеанса. То, что не погибло при взрыве, было уничтожено возникшим после него пожаром. Под руинами дома были похоронены сама художница, все ее работы сиреневого и прочих периодов, невезучий «брателло», его незаконченный портрет и светлые надежды Александра Коврова.
Сам Александр в это время находился в городе, где обсуждал с дизайнером проект отделки третьего этажа. Поскольку от особняка остался только фундамент, отделка третьего этажа стала неактуальна, но дизайнер, разумеется, не вернул деньги за выполненный проект.
Александр был безутешен. Не то чтобы он очень искренне оплакивал погибшую Зинаиду, но он снова оказался у разбитого корыта. От жены не осталось ни славы, ни денег, ни жилплощади.
Неугомонный Ковров снова вышел на свободную охоту. Как гончая, которая бежит по осеннему полю, покрытому редким утренним туманом, опустив чуткий нос к земле и ловя в холодном воздухе едва ощутимый запах зайца или лисы, так и он бегал по выставкам и презентациям, ловя своим крупным, подвижным носом единственный привлекательный для него запах.
И вскоре на его горизонте появилась Антонина Сфинкс. О ней все больше и больше писали в газетах и журналах, ее работы охотно выставляли крупные галереи Москвы и Петербурга. Короче, Ковров почувствовал исходящий от нее пьянящий запах успеха.
В глазах Коврова Антонина имела по крайней мере одно неоценимое преимущество перед прежней женой: ее работы, выполненные из особо прочных сплавов, не боялись пожаров.
Кроме того, она была моложе покойной Зинаиды и фигура ее была не загадочной, а вполне ладной и аппетитной. Зато характер Антонина имела совершенно потрясающий. Она была уникальная стерва. Но все это было в глазах Коврова вторично, незначительно. Главное что Антонина была удачлива.
Хотя Александр уже изрядно постарел и полинял, он сохранил еще какую-то долю своего прежнего мужского обаяния, и «железная леди российского искусства», как называли журналисты Антонину, не устояла перед ним.
О свадьбе не заговаривали, но жили творцы одним домом.
Однако радовался Ковров недолго.
Стервозный характер Антонины очень скоро проявился во всей красе. Она чуть не ежедневно закатывала своему сожителю чудовищные скандалы, прилюдно обзывала его старым козлом и творческим импотентом, приводила в дом шумные компании, состоящие из совершенно не знакомых Александру темных личностей, устраивала грандиозные попойки, обычно заканчивавшиеся мордобоем и появлением милиции. Когда Ковров пытался ее урезонить, Антонина швыряла в него тарелку, хрустальную вазу или еще что-нибудь бьющееся и кричала, что если она его не устраивает, он может проваливать к чертям и убираться на все четыре стороны.