Шатровы (Книга 1)
Шрифт:
— Был грех, Арсений Тихонович…
— Так, так… Дальше?
Кондратьич еще больше понизил голос и, ободренный вниманием хозяина, продолжал доверительным шепотом:
— Так что, Арсений Тихонович, с солдатками нынче… отбою нет: сами ложатся!
— Ну, ну?
— А тут как раз ее одноглазый дьявол явился… муженек… Ему шепнул кто-то — он и давай ко мне прискребаться. Дальше — больше, схватил меня за душу… Ну, а что потом было, вы сами видели. Когда бы не ваша рука утонул бы!
Внезапно налился злобой, погрозил куда-то в сторону толпы кулаком:
— Ну да ладно: я ему, одноглазому дьяволу, попомню!
И вдруг дернулся мордой от неожиданного шатровского удара по щеке… Хапнул воздух. Заслонился.
— Что вы, что вы, Арсений Тихонович?! Обумитесь!
Но еще и еще удар. Кондратьич зашатался.
Шатров, перестав его бить, кричал вне себя:
— Ах ты, гад! Мерзавец! Над солдатскими женами вздумал глумиться? Очередью их покупать? Вон отсюда, поганец! Сегодня же чтобы ноги твоей не было на мельнице! Придешь в контору за расчетом!
И круто повернулся и зашагал вдоль плотины, но только не к дому, а в поле, на ту сторону реки.
Кровь гнева пошатывала его.
А в толпе помольцев шел торжествующий говор:
— Ох, ловко же он ему плеснул!
— Да-а, только-только что на ногах выстоял наш Кондратьич!
— А так ему и надо, проклятому! Што ведь надумал! Ну, как же: господин крупчатный мастер!
— Ишь харю-то наел — краснехонька: хоть онучи на ней суши!
Кондратьич, опамятовшись, с неутолимою злобою глянул вслед удалявшемуся Шатрову:
— Ну, погоди, дождусь и я своего часу: будешь ты передо мной лбом об половицу стучать!
Вечером этого же дня, когда уже разъехались гости, Ольга Александровна постучалась в кабинет мужа.
Сначала ответом ей было глухое молчание.
Она повторила стук.
— Нельзя ко мне! — Голос Арсения Тихоновича звучал угрюмо и отчужденно.
Но уж ей ли было не знать, что надо делать в таких случаях!
— Хорошо, я уйду, Арсений!
И эта холодная угроза обиды и негодования тотчас же отомкнула ей дверь.
— Ну?!
И, не выдержав ее взгляда, отвернулся, отошел, стал смотреть в окно.
Она стала сбоку — так, чтобы видеть его лицо, и молча, укоризненно покачала головой.
Он засунул руки в карманы, вскинул голову и, усмехнувшись, проговорил с выражением вызова и независимости:
— Ну? Уж донесли тебе, вижу, обо всем?!
Ольга Александровна все так же укоризненно и молча смотрела на него. Глаза, ее стали наполняться слезами.
Этого он не выдержал:
— Тебе что ж — наверно, жалко стало этого мерзавца?!
Оба они знали, что говорят о происшествии на плотине.
— Э-эх! Стыдись, Арсений, стыдись! Тебя мне стало жалко, тебя!
— Объяснитесь, сударыня: что-то я не пойму вас!
— Прекрасно понимаешь. Не притворяйся, не прячься за свою неудачную иронию! Шатров, Арсений Тихонович Шатров рукоприкладством занимается, своих служащих по лицу бьет… публично!.. Какой позор! Нечего сказать: ознаменовал день моих именин!
Он вспылил:
— Да, матушка моя, ты знаешь ли, что он, этот мерзавец, Кондратьич твой, сделал?!
— Знаю.
— А знаешь — так и не указывай, как мне с ним и что!
Арсений Тихонович разгорячился:
— Слюнтяйство, сантименты я стану разводить с ним? Так, что ли? Солдатка солдаткой. Гнусность, конечно, и за это следовало! Но понимаешь ли ты, во что это все могло вылиться?! Да знаешь ли ты, что за этим могло последовать?! Нет, не понимаешь! А вот на плотину бы тебя в то время, когда этот, с выбитым глазом, муж ее, солдатки, за грудки тряс вашего дражайшего Кондратьича! Послушала бы ты, что в народе кричали: и твоего муженька неласковыми словами помянули! А солдат ее — фронтовик, имей в виду. Фронтовик. Тяжко раненный. А ты знаешь, с какими настроеньицами они из окопов-то возвращаются нынче, солдатики наши? Они скоры нынче стали на расправу! Долго ли ему пук соломы сунуть ночью, керосинчику плеснуть, спичкой чиркнуть?! И поминай, как звали шатровскую крупчатку! Это пустяк, что у меня тут тысячи пудовичков под навесом складены — военному ведомству. А ведь весь корпус сгорит, турбина погинет, вальцы… А где ты их теперь достанешь? Война! Да и электричества лишимся. А ты же каждый день из окна видишь, что у меня уже все на том берегу для лесопилки электрической заготовлено. Да в такую сушь как заполыхает, так и мосты, оба, да и плотины сгорят! Вот что может быть! А ей, видите ли, этого негодяя Кондратьича жалко: некультурно я, видите ли, обошелся с ним. Нет, милая моя, теперь состоятельному человеку очень бережно надо возле народа проходить!..
Часть вторая
От Риги и до Багдада. От Рижского залива и до Персидского — таково было протяжение фронта русской армии к началу третьего года войны.
Против четырех держав, которые возглавлялись — легко сказать! — всею мощью, всеми силами Германской империи, — перепоясав фронтом всю Европу, всю Малую Азию, стоял русский солдат.
Беспутно, а не толи что щедро, выхлестывали живую сыновнюю кровь из широко растворенных жил русского народа! Обильно были политы ею, осклизли от крови и высоты Карпат, и утесы турецкой Армении; напитались солдатской кровушкой, утоляя свою извека ненасытную жажду, знойные пески азиатских пустынь; утучнились поля Восточной Пруссии, и Польши, и Прибалтики, и Литвы.
А им, этим безжалостным заимодавцам, этим шейлокам русского народа, этим так называемым «союзникам» — этим Пуанкаре, клемансо, жофрам и асквитам, ллойд-джоржам и китчинерам — им все было мало и мало!
Миллиардными займами в канун мировой войны они считали закупленной всю русскую кровь, всю кровь русского народа. И как же ревниво, своекорыстно-расчетливо, по-хозяйски самовластно распоряжались они этой заранее закупленной русской кровью!
Выдавая заем, французское правительство, в лице своего генштаба, понудило императора всероссийского, самодержца, перечеркнуть все прежнее стратегическое развертывание русских армий на случай войны против Германии и Австро-Венгрии.
Сперва было предначертано, и вполне здраво, против Германии держать лишь могучий заслон. А подавляющие силы русских армий ринуть в первые же дни войны на Австро-Венгрию, смять, сокрушить эту "лоскутную монархию", наполовину состоящую из славян, извека тяготеющих к России и которые вовсе не хотели умирать за «цисаржа-пана». Иными словами говоря, предначертано было: рвать вражеский фронт в его слабейшем звене и тогда уж только, вместе с французами обрушиться на Германию.
Однако французский генштаб это не устраивало: Австро-Венгрия, дескать, нигде не граничит с Францией, а стало быть, австро-венгерская армия Парижу не угрожает. Другое дело — Германия!