Шайтан-звезда (Книга вторая)
Шрифт:
Дорого бы дал Хайсагур, чтобы оказаться сейчас тут в своей истинной плоти, вдохнуть запахи и понять, что за премудрый старец тут обитал и каковы его дела со змеями!
Обе комнаты, отведенные ему для жилья, были убраны дорогими коврами и кожаными подушками, но Батташ-аль-Акран, сверившись с описью, направился к нише, возле которой стоял еще один низкий столик, уставленный плоскими шкатулками. В нише на полках выстроились бутылочки и пузырьки, все – с плотно притертыми пробками. У некоторых горло было обвязано шерстяными нитками разных цветов.
Батташ-аль-Акран
– Горе тебе, что ты стоишь, как столб посреди пятничной мечети? – обратился он к тому, кого считал своим товарищем Гарибом. – Бери все эти пузырьки и осторожно клади сюда, чтобы они не соприкасались своими боками!
Хайсагур протянул руку к нише. И сразу же получил сильнейший толчок в бок, от которого отлетел, сел на третий столик, у противоположной стены, и своим весом раздавил стеклянную посудину, пристроенную таким образом, чтобы под ее дно можно было подводить масляный светильник.
– О Аллах! – в непонятном ужасе воскликнул Батташ-аль-Акран. – Ты – бесноватый, или твой разум поражен?! Тебе не терпится предстать перед Мункаром и Накиром, чтобы они принялись допрашивать тебя о всех твоих грехах? Тебе не терпится хлебнуть кипятка, которым поят грешников в огненной геенне, или гнойной воды? Воистину, все это ожидает тебя, о несчастный! Опомнись, ради Аллаха!
Хайсагур встал и ощупал тело Гариба пониже спины. Там ощущалась боль. Очевидно, острый осколок, когда полы халата взметнулись, пронзил шаровары и проколол кожу.
– О Батташ-аль-Акран! – обратился он к своему спутнику. – Я разденусь, а ты посмотри, что это со мной стряслось!
– Ты собрался показывать мне голую задницу, о сын греха? – прорычав это, Батташ-аль-Акран уставился на раздавленную посудину и вдруг отступил назад, указывая на осколки дрожащим пальцем.
– Тебе нет спасения, о Гариб, тебе нет спасения!.. Сейчас твоя душа расстанется с телом!..
Посмотрел на осколки и Хайсагур.
Посудина лишь с виду показалась ему пустой, а, возможно, Гариб был близорук. На ее дне засохла тонкой пленкой некая темная жидкость – и толстяк справедливо заподозрил, что она проникла в плоть и кровь его товарища.
– Ради Аллаха, что же нам делать? – забормотал он. – Один я не справлюсь со всем этим грузом! О Гариб, как ты себя чувствуешь? Не кружится ли твоя голове, не улетает ли твоя душа?
Хайсагур еще раз пощупал место, где была царапина.
– Аллах не допустит, чтобы моя душа вылетела из тела через такое место, – сказал он.
Батташ-аль-Акран посмотрел на него с недоверием.
Затем он обернул руку краем занавески и принялся складывать в подушку разнообразные пузырьки, неуклюже беря их по одному и размещая посреди кусочков меха.
Хайсагур прислушался к ощущениям Гариба – и уловил окружившее царапину легкое жжение.
Оно понемногу делалось весьма неприятным.
Но на ощупь болезненное место осталось прежним.
Разумеется, Хайсагур мог в любой миг покинуть тело Гариба и вернуться в свое собственное,
Впрочем, он не имел намерения возвращать их самозванной Фатиме.
Хайсагур уже знал, что ему надлежит сделать.
Следовало просьбами и уговорами добиться, чтобы Сабит ибн Хатем покинул крепость гулей и отправился в Харран Мессопотамский, чтобы показать ученым врачам содержимое кожаной подушки.
Сам же Хайсагур собирался последовать за Гарибом и Батташ-аль-Акраном туда, куда им велено явиться с сокровищами райской долины, ибо ему хотелось посмотреть на шейха, промышляющего ядами.
Царапина между тем творила свое скверное дело.
Плоть Гариба охватил легкий жар.
Хайсагур забеспокоился – по его неловкости ни в чем не повинный человек оказался на краю могилы. Следовало поискать в нише противоядия – пребывая в теле Гариба, гуль не мог сделать этого, а возвращение в собственное тело и обретение собственного нюха было не ко времени – Хайсагур еще не успел проникнуть в память Гариба настолько, чтобы вызвать образ таинственного шейха.
Как это часто с ним случалось, оборотень был чересчур увлечен собственным любопытством – да и какие другие чувства способны были развлечь его, обреченного, при всей своей общительной натуре, на подлинное одиночество и среди гулей, и среди людей?
К тому же он всякий раз забывал о слабости человеческой плоти.
Поэтому Хайсагур дал себе еще немного времени.
Притом же он искренне надеялся, что человек, который занят изготовлением ядовитых настоев, имеет и сильные противоядия, хотя бы на тот случай, что сам случайно поранится, как поранился об осколок Гариб.
Вдруг он обратил внимание на то, что Батташ-аль-Акран, уложив в подушку пузырьки, перебирает прочие вещи в комнате, сверяясь со списком. И в руке у него – старинной работы бронзовый пенал для каламов, хитро устроенный глубокий пенал, из бока которого выдвигается чернильница с привинченной крышкой.
Толстяк открыл это хранилище каламов и пожал плечами.
– Неужели мы повезем с собой эти четыре ритля бронзы ради кучки тростника, о Гариб? – с сомнением спросил он, и Хайсагур понял, что Батташ-аль-Акран заранее предчувствует радости путешествия через пещеры с тяжелыми мешками за спиной.
Он подошел и тоже заглянул в пенал.
– Это самые лучшие каламы, какие только бывают, из Васита, они в меру жесткие, без извилин и с белой сердцевиной, – заметил он.
– Откуда у тебя такие познания, о сын греха? – осведомился Батташ-аль-Акран, и Хайсагур понял, что Гариб не знает грамоты. – И разве нельзя купить в Хире точно такие же чернила, каламы и нейгат, чтобы чинить их? Клянусь Аллахом, я на рынке за динар куплю и точно такой же пенал, и даже более увесистый!