Шедевр
Шрифт:
– Все связано и относительно. У улитки тоже есть скорость. И мы передвигаемся со своей скоростью. Автомобили тоже, безусловно, несут в себе скорость, но это все так интересно, разве нет? Относительность. Однажды мы разовьем скорость нового уровня и сможем путешествовать за пределы планеты.
– Как это? – не удержалась я. Мне не хотелось его перебивать или сбивать с мысли, но он будто был не против.
– Конечно. Младенцами мы ползали, потом стали ходить и даже прыгать. А теперь мы оторвались от земли с помощью техники. Летать на самолетах для людей – это ведь все равно что покидать землю на определенное расстояние и время. И дальше эти расстояния
Норин посмотрел куда-то поверх моей головы, и его глаза сияли. Я пыталась представить себе, как это будет, и тоже невольно подняла глаза. Нас прервал официант, подойдя и спросив, не хотим ли мы чего-то еще. Норин даже не услышал вопроса, и я ответила за нас обоих:
– Нет, спасибо, все отлично.
Не знаю почему, но меня порадовало, что Норин будто среагировал на мой голос. Он моментально перевел на меня взгляд, и по его глазам я видела, что он вернулся к реальности, чтобы осознать, что именно я сказала. Только после этого он удивленно посмотрел вслед уходящему официанту. Он снова посмотрел мне в глаза с необъяснимой тогда благодарностью. В одну из встреч несколько месяцев спустя он как-то обмолвился, буквально парой мимолетных фраз, вырванных из контекста, что я единственная, кто может удержать его в реальности, и он хватается за мое существование как доказательство его собственного. Может, он боялся стать иллюзией для себя самого?
Я посмотрела на свою чашку кофе и многозначительно произнесла:
– За кофе могу заплатить я.
Моя улыбка выдала подтекст. Норин наклонил голову набок и догадливо произнес:
– Кажется, кто-то разговаривал с Николь.
Я отбросила намеки и шутливое настроение и спросила со всей серьезностью:
– Почему ты пытаешься представить себя таким? Ладно, свое происхождение, но ты прячешь и свой ум, зачем?
Он помолчал некоторое время, но лишь для того, чтобы подобрать слова:
– Людям это нужно – убеждаться в своем здравом рассудке. Моя «ненормальность» дает им ощущение стабильности собственного ума. Все ведь относительно. Я рад, что, глядя на меня, они успокаиваются. И без того они беспокоятся слишком много и по всяким пустякам.
Я думала над его словами некоторое время. Вспомнив, что пару дней назад я назвала себя такой же ненормальной, как и он, я снова спросила:
– Ну а мне почему? Назвал себя тогда сумасшедшим, бесполезным и бедняком. Я ведь не хотела никогда успокаиваться за счет тебя.
Он сделал удивленное лицо, будто я спрашиваю о том, что сама прекрасно знаю:
– А разве не над этим вопросом ты бьешься все время? Ходишь на светские вечера, пытаешь найти в них свое место и задаешь себе вопросы, должна ли ты общаться с людьми не своего круга? Я хотел помочь тебе понять, что ты не сноб, вот и все, – он взглянул на потолок, поразмыслив, добавил, – ну и чтобы потешить свое самолюбие. Всегда приятно знать, что с тобой общаются не из-за денег или престижного университета.
– Я и так знаю свое место. Я этому обществу тоже не принадлежу.
Норин на это ничего не ответил, и по его молчанию я поняла, что это не так. Если бы я действительно знала, я бы не задавала столько вопросов. Я просто перестала бы быть частью этого общества и дело с концом. Он посмотрел в окно:
– Я хочу, чтобы в эту субботу ты приехала ко мне домой. Если тебе позволят правила приличия.
– Опять в тот дом? Боже,
Он оторвался от окна и пояснил:
– Ко мне домой. На мою квартиру.
Мы смотрели друг на друга, и я пыталась выискать за его приглашением какой-то смысл. Его лицо оставалось непроницаемым и лишенным эмоций. Он просто ждал моего решения. Я постаралась тоже стереть какие-либо эмоции:
– Хорошо.
Получив свой ответ, Норин вновь перевел взгляд на окно. Дождь уже вовсю разошелся. Я смотрела на Норина и гадала, кто этот человек. В своей уверенности и независимости он восхищал. Насколько сильной личностью он являлся, иначе как бы ему удавалось не попасть под влияние всего, что его окружало? Богатые влиятельные родители, один дядя – владелец театра, другой – партнер в банковском бизнесе, отличное образование, светское воспитание, а он сейчас сидит со мной в скромном кафе и смотрит на дождь за окном.
– Кто мы с тобой, Норин? – спросила я негромко.
Он не отвел глаз от дождя, но ответил с уверенностью, будто знал ответ всегда:
– Два тонких деревца, поддерживающих друг друга в бурю.
Неожиданно он принял какое-то решение. Кинув взгляд на мою чашку кофе, спросил:
– Ты допила свой кофе?
– Нет, но больше не хочу.
– Пойдем.
Он поднялся со стула, и я поспешила за ним. Мы вышли на улицу. Дождь лил рекой. Обычно в Новой Зеландии дожди очень короткие, и у нас в колледже девочки всегда шутят: «Если тебе не нравится погода в Новой Зеландии, подожди десять минут!» Это правда. Таких коротких дождей в Англии никогда не бывает, и потому для нас, хоуми, это так непривычно. Но сегодня, судя по небу, дождь не собирался сдавать позиции так просто. Мы дошли с ним до частных теннисных кортов Ремуеры, огороженных забором из металлической сетки. Подойдя к самому ограждению, Норин передал мне в руку зонт и с улыбкой спросил, танцевала ли я когда-нибудь под дождем.
…Закрыть глаза и не видеть, что будет…
Он перелез через забор, и я в ужасе и восторге закрыла рот рукой.
– Ты что задумал? Нас арестуют.
Он спрыгнул уже на той стороне и повернул изнутри замок, открывая передо мной дверь:
– Они не выйдут из-под крыш.
Норин снова взял у меня зонт и за руку подвел меня на середину кортов.
Джазовый мотив дождевой музыки и прохладный шепот ветра напомнили мне Рождество 1923-го, когда впервые собралась почти вся наша семья, имея в виду под всей семьей бабушку Лоиз, в честь которой назвали меня, тетю Клару, мамину сестру, с ее мужем Энтони, моих двоюродных брата Фрэнка и сестру Меган, моих родителей и меня, и мы тогда пили тети Кларин молочный коктейль с банановым пирогом, был уже поздний вечер, за окном при свете уличного фонаря падали хлопья снега, а в теплой уютной комнате с камином играл папин старый патефон. Сейчас я испытываю то же блаженство, только вот мы с Норином под дождем танцуем вальс с зонтом в руке.
Когда я проснулась на утро следующего дня и, приняв горячую ванну, спустилась к завтраку, на столе стоял ежедневный ритуал – стакан молока, – а рядом лежал перевязанный бантом пакет. Растягивая мучительно-сладостное предвкушение чего-то нориновского, я стала неторопливо завтракать, положив пакет на колени и еще не зная, что там лежит огромнейшая иллюстрированная энциклопедия бабочек вместе со стихом.
Мы ждали начала истории, и я просматривала учебник в поисках интересных иллюстраций. Класс еще пустовал, и у нас было минут пять, чтобы заниматься своими делами.