Шедевр
Шрифт:
Вот павильон с бассейном. Вода там спущена, и я чуть ли не кубарем слетаю вниз. За мной топот. Полицейские преследуют меня. Если они меня остановят… Нет! Я не могу это допустить! Не могу и ускоряюсь пуще прежнего, хотя бежать, находясь почти по колено в воде, очень сложно. Но я смогу! Смогу! Мне же всего лишь надо расколотить эту чертову колбу чем-нибудь тяжелым.
– Нет!
Я врываюсь в склеп и на миг замираю от ужаса и неверия. Нет! Не может быть! Хватаю первый попавшийся на глаза увесистый камень и со всей дури обрушиваю его на стекло. И ничего, даже царапины нет.
– Ну
Я долблю стекло до тех пор, пока камень не выскальзывает из мокрых пальцев и не обрушивается на мое плечо. Рука тут же безжизненно повисает, но я не чувствую боли. Физической боли, потому что сердце мое целиком превратилось в одну сплошную кровавую рану. И катящиеся по щекам слезы отчаяния, вопреки обычаю, не приносят облегчения.
Проведя здоровой рукой по разделяющему нас стеклу, я обессилено валюсь на колени. Реальность, отличная от моих радужных фантазий, беспощадно обрушивается на мои плечи, и я не вижу ничего вокруг себя. Словно весь мой мир сводится к одному-единственному человеку.
Вокруг кто-то копошится, но я не могу заставить себя отвести взгляд от Оскара.
Вот и все… Это конец, да? Так ты все решил? Только в смерти ты видел спасение? Но почему, Оскар? Почему? Почему ты не взял меня с собой?..
========== Глава 20. Истина ==========
Какая похожая ситуация и какая разная реакция. Удивляться тут, конечно, нечему, но все же… Как ни крути, а все снова повторяется. И то, что тогда меня выкопали из-под земли, а сейчас нашли в доме серийного убийцы в окружении десятка мертвецов, – всего лишь мелкие детали.
Я сижу в открытой машине скорой помощи, закутанная в мягкий коричневый плед и флегматично наблюдаю за происходящим вокруг меня хаосом. Люди в форме бегают, что-то кричат, возмущаются, опять бегают. Все это больше всего похоже на растревоженный улей.
А я просто сижу, сжимая в руках кружку с горячим чаем, и чувствую что-то, что нельзя выразить словами. Это слишком противоречиво и идет вразрез с моими убеждениями, но… Тогда, в прошлый раз, их приход был для меня подарком судьбы, долгожданным спасением от ужасной смерти, к которой я уже успела приготовиться. Словно сами ангелы спустились ко мне с небес, чтобы спасти мою ничтожную жизнь. Я была обязана им всем, но так толком и не поблагодарила. Прошло время, и эти люди вновь спасают меня. И сейчас я ненавижу их больше всех на свете. Ненавижу за то, что они сделали. Ненавижу за то, что пришли сюда и отняли мое счастье. Ненавижу за то, что никогда не поймут того, что сделали. Ненавижу. И не могу сказать им этого.
Через какое-то время, когда приезжают труповозки и люди в невзрачной черной форме начинают свою мрачную работенку, меня увозят отсюда. Женщина-врач суетится надо мной, словно не слыша моих возражений о том, что со мной все в порядке. Ну, за исключением травмированной руки. Но нет, мне за каким-то чертом ставят капельницу и насильно укладывают на каталку, словно тяжелораненую.
А мне уже все равно. Поняв и смирившись с тем, что теперь все будут относиться ко мне, как к жертве, серьезно пострадавшей и физически, и психически, я пускаю все на самотек, отключаюсь от происходящего. Пусть делают, что хотят.
В больнице вся эта волокита
Бесконечные обследования, анализы, перевязки, сетования врачей то на одно, то на другое утомляют меня безумно, даже несмотря на попытку отключиться и от этого. Им не к чему придраться. Меня никто не бил, не насиловал и вообще не подвергал каким бы то ни было мукам. Кроме руки, которую я сама себе повредила тем камнем, физически я полностью здорова. Но, разумеется, никто не поверит мне наслово…
Когда же, наконец, со всем этим покончено, меня привозят в палату и оставляют одну, и мне даже начинает казаться, что все страшное позади, кошмар возобновляется.
– Эми!
Крик моей мамы мертвого разбудит, что уж говорить обо мне… Повернув голову в их с папой сторону, я ничего не говорю, только отмечаю, что выглядят они оба, в принципе, как обычно, если не считать некоторой осунутости. Не говоря больше ни слова, мама садится на кровать и порывисто обнимает меня. Она плачет, без конца говорит, как они за меня беспокоились, как рады меня видеть, а я слова из себя выдавить не могу. Меня не трогают слезы. И своих нет.
Все снова повторяется. Все, как в прошлый раз. Снова выгорели мои эмоции. Дотла. Без остатка. Излечившись от атараксии, я снова попала в ее спасительные объятья, не позволяющие мне сойти с ума окончательно.
Больше всего я хочу сейчас побыть одна. Я никого не хочу видеть, в том числе и родителей. Особенно их. Мне хочется кричать, кричать, кричать, что все это их вина. Что все было бы прекрасно, не вмешайся они. Что я видеть их не могу. Но, разумеется, я не кричу. Что бы я ни говорила, это не вернет мне Оскара. А если начну, меня точно не оставят.
– Где Бэлль? – это первое, что я спрашиваю, когда ко мне наконец-то возвращается способность говорить.
До этого я лежала, практически не реагируя на внешние раздражители. А сейчас уже глубокая ночь, и мой ступор сходит на нет. Мама все еще сидит в кресле возле кровати, папа уже ушел.
– Что? – уточняет она, пересаживаясь обратно на кровать и беря меня за руку.
Меня раздражает это. Не надо относиться ко мне, как к полумертвой! Но руку не отнимаю. Сейчас мне важнее узнать ответ на мой вопрос. Хотя это, наверное, неправильно, что первым, что я спросила, было не беспокойство ее состоянием, а беспокойство за змею.
– Где Бэлль? – повторяю я. – Где змея, которая жила в доме Оскара?
Мама смотрит на меня так, словно всерьез сомневается в моей вменяемости.
– Я не знаю ни о какой змее, Эми, – отвечает она негромко. – Никто из полицейских не сообщал ни о чем подобном.
– Вот как…
Интересно, где она? Или Оскар взял ее с собой, а я в той спешке просто не разглядела? А может, она почувствовала, что его больше нет, и уползла в какое-нибудь укромное место. Животным ведь свойственно уходить вслед за своими хозяевами.