Шеф-повар Александр Красовский 3
Шрифт:
– Уверен, что пострадавший доступно объяснит вам свое знание финского, или еще какого там языка и вы, наконец, успокоитесь и займетесь более важными проблемами, чем бредовые высказывания больного, получившего тяжелую черепно-мозговую травму.
Когда я очнулся во второй раз, повязка на лице, к счастью, уже отсутствовала. Поэтому можно было без труда определить, что лежу в одноместной больничной палате и на настоящий момент, кроме меня никого в ней не наблюдается.
Осторожно повернувшись на бок, с удивлением обнаружил, что моя исхудавшая, бледная, левая рука покрыта следами множественных
– Интересно, сколько времени я здесь нахожусь? Уж точно не день и не два. Все вены распахали медсестры, тренировались на мне что ли? – подумал я. Интуиция подсказывала, что времени с момента аварии прошло немало.
– Хорошо, хоть не видел этого издевательства над собой, уколы кривыми и тупыми иголки, и манипуляции прочим инструментарием этого времени, – подумал я.
Попытавшись сесть, со стоном откинулся назад на подушку.
– Перелом нескольких ребер справа, как минимум, основное – черепно-мозговая травма, по мелочи ушибленные раны головы и так далее, – гласил поставленный сам себе диагноз.
Оглядывая палату, обнаружил, что над раковиной на стене висело небольшое зеркальце и мне сразу захотелось глянуть, как я выгляжу после аварии.
Вторая попытка подняться оказалась более успешной. Правый бок чувствительно кольнуло, но я уже знал чего ожидать, поэтому, не обращая внимания на боль, осторожно встал и поковылял к умывальнику.
– Блин! Ну и рожа! – подумал я, увидев свое отражение. Неровный бугристый шрам начинался под правым глазом доходил до верхней губы и слегка подтягивал её вверх, так, что в неплотно закрытом рту просматривались кончики зубов. Нос был деформирован и свернут влево.
– Вылитый Бельмондо, – резюмировал я, разглядывая свое лицо. – Женщины будут штабелями падать к моим ногам. Даа, пожалуй, поездку к Людмиле придется отложить. С такой рожей у неё делать нечего.
Когда я добрался до кровати, дверь палаты открылась, и ко мне зашел врач, круглолицый, полный мужчина лет тридцати.
Он недовольно нахмурился, увидев, что я стою около своей койки.
– Больной, что вы себе позволяете? У вас постельный режим, понимаешь!
В дверном проеме за ним я увидел сидевшего на стуле, напротив двери, молодого военнослужащего в накинутом халате, тот с любопытством таращился на меня.
– Интересное кино, – подумал я. – Неужели он меня охраняет? С каких это щей?
Вслух же я сообщил, что очень хотелось помочиться, и, не обнаружив утки, сделал это дело прямо в раковину.
Врач на это признание слегка поморщился, но нотаций читать не стал, подождал, пока я улягусь в кровать, после чего начал опрос для истории болезни. И вот тут я попал по полной программе. Сыпался на простейших вопросах, не помнил большую часть своих командиров и сослуживцев. Что уж говорить о членах Политбюро и правительства. Кроме Брежнева назвал всего две, или три фамилии. К моему удивлению, врач понимающе кивал головой.
– Частичная амнезия вполне вероятна после такой травмы, – пояснил он, после того как закончил со сбором анамнеза, прослушал мои легкие и проверил рефлексы. – Ну, что, герой, надо сказать, отделался ты довольно легко. Твои попутчики оказались не такими удачливыми. Один погиб, а второму пришлось ампутировать правую ногу. А вот лейтенанту и водителю повезло, бодры и веселы, как огурцы, даже царапин на них не нашлось, – Подвел военный эскулап общий итог осмотра.
– Вы, доктор, как я погляжу, неплохой психолог, умеете поднять настроение, – хмыкнул я.
– А то! – гордо ответил тот. – Я такой.
Воспользовавшись паузой, я спросил:
– Доктор, вы, когда меня на выписку планируете?
– Ну, ты парень даешь, два месяца у нас в бреду лежал, нес всякую ахинею, сегодня только в себя пришел. Короче, будем посмотреть. Кстати, завтра к тебе следователь должен придти, судя по нашему сегодняшнему разговору, ты вполне готов к его визиту.
Но я уже его не слушал.
– Япона мать, два месяца! Ни хрена я провалялся! Ну, лейтенант, ты мне и подсуропил своей консультацией. Мало того, что теперь только пластическая операция поможет человеком выглядеть, тут еще куча других проблем нарисовывается. Так, маме, наверняка сообщили, что я лежу в госпитале, а вот Люде, скорее всего никто не написал. И что она могла подумать? А то и подумала, что я приехал домой и забыл о ней навсегда.
Хм, а может это и к лучшему. Чего я к ней с такой уголовной рожей явлюсь? От меня теперь вечерами нормальные люди шарахаться будут.
Единственное, что примирило меня с новой реальностью, это был обед. За время беспамятства я изрядно оголодал, поэтому проглотил его в три секунды, несмотря на то, что суп представлял протертую теплую жижу с запахом капусты, а второе блюдо ту же капусту только немногим гуще и с крохотным кусочком мяса.
Очень хотелось добавки, но Агния Сидоровна та самая медсестра со скрипучим голосом и мегеристой внешностью сообщила, что на первый раз будет достаточно и этой порции. Хорошо хоть стакан компота принесла налитый до краев. Радовалась, наверно, что не нужно больше кормить меня с ложечки за папу и маму.
После обеда напало сонливое состояние, но надо было решать, как жить дальше. Несколько раз, намереваясь написать письмо Люде, я брал в руки, принесенную медсестрой шариковую ручку, и опускал её на тумбочку, весь в сомнениях писать, или не писать.
Было ясно одно, повторить вторую жизнь заново не получится. С самого начала все пошло не так. Июль заканчивается. И раньше середины августа меня вряд ли выпишут.
Помедлив, я снова взял ручку и начал писать письмо маме.
Следующим утром проснулся около семи часов. Сначала прошлепал в туалет, Там обнаружил большое зеркало и сразу начал разглядывать свое отражение. Из зеркала на меня смотрел тощий долговязый парень. Повязки на голове уже не было и на неровно остриженном черепе были хорошо заметны бугристые шрамы, замазанные зеленкой. Шрам на лице сейчас показался еще более уродливым, чем вчера. Ну, а про нос и говорить было нечего.
– Пожалуй, на Бельмондо не тяну, моя рожа сейчас больше на Жоффрея де Пейрака, или Квазимодо похожа, но еще страшнее, вот только я не граф и Люда не Анжелика, – подумал я.
– Ну, тебя и разукрасило, парень, – сочувственно сказал зашедший в туалет, больной. – Брось, не переживай, до свадьбы заживет.
– Не знаю, не знаю, – протянул я. – Со свадьбой наверняка будут проблемы.
– Мужик должен быть немного симпатичней лошади, – наставительно сообщил собеседник. – Так, что ничего страшного не случилось, главное, чтобы язык у тебя был хорошо подвешен, ну, и аппарат, чтобы работал.