Шекспир и его смуглая леди
Шрифт:
Но это неудивительно, в принципе, это — судьба женщины. Обычная. До эпохи феминизма — еще жить и жить. Да и что дала эта эпоха? Кроме женской фанаберии — ничего, считал Смотритель. Это было его личное мнение, он его никому не навязывал. Да и попробовал бы — не дали б. Двадцать третий век — эпоха зыбкого равенства полов с мощным креном в сторону приоритета женщин. Смотритель, повторимся, считал, что приоритет бессмысленно навязан миру, начал навязываться еще в двадцатом, а к двадцать третьему вообще расцвел пышно и развесисто. Но, слава богу, оставались профессиональные ниши, куда женщины не пробрались. Служба Времени, например…
— Как вам работа с Уиллом? — вежливо поинтересовался граф Монферье, пока Уилл фиксировал на бумаге придуман ное и разыгранное.
— Очень интересно! — искренне, как показалось, ответила Елизавета. — А как вам?
— При чем здесь я? — удивился граф. — Это вы двое трудитесь. А я — лишь праздный слушатель и зритель. Благодарный, впрочем.
— Оставьте, ваша светлость, — легко поморщилась Елизавета. — Мне же Уилл все-все рассказал. Только вы и при чем. Без вас он даже не подумал бы о пьесе.
— А без вас?
Вопрос был провокационным. Но Елизавета провокационности не заметила и ответила просто:
— Наверно, и без меня все получилось бы. Просто со мной быстрее. И уж не знаю, как вам, а мне интересно. Я и прежде писала кое-что. Так, для себя. Стихи, философские работы, трактаты о природе… А тут — просто живое представление! Я очень люблю театр. Я там стараюсь бывать как можно чаще, хотя для этого мне приходится притворяться мальчиком… Но нет, вы не думайте, я совсем не претендую на авторство. Да и кто бы поверил, что женщина может что-то серьезное написать?
— А как же Сафо? — Кого вспомнил сразу, про ту и спросил.
— Ну-у, она… — Елизавета явно подыскивала слова, — она же совсем особенная женщина… Да и была ли она на самом деле? Остров Лесбос, женщины, слагающие стихи… Не миф ли это?
— А стихи? — спросил Смотритель. — Стихи-то остались. Они — не миф.
— Они могут быть частью мифа…
Вот и точное слово произнесено: «миф». Все больше и больше совпадений… Но совпадений с чем? Да ни с чем особенным, упрямо решил Смотритель, с каких пор ты стал опасаться обычных совпадений, даже если их число приближается к критическому? Ну женщина. Ну возникла в нужном месте в нужное время. Ну явно талантлива — сама по себе, безо всяких менто-коррекций. Ну сочиняет текст «Укрощения» очень близко к каноническому варианту. Ну предполагает, что в истории литературы могут иметь место литературные же мифы… И этого мало?!
Пока мало, настоял на своем Смотритель. И ведь понимал, что стоит (если прибегнуть к вольной интерпретации) именно на своем, то есть на том, что вынянчено им (и его Службой), что в это свое явно вторгается нечто чужое… Понимал, но по-прежнему выжидал. И не знал, чего выжидает и зачем.
Впрочем, были и аргументы, опровергающие опасность совпадений, делающих их милыми и невинными. Да, женщина, да, талантливая, но она права: кто поверит в талант женщины там, где есть только Елизавета, всегда — Елизавета, во всем — Елизавета, и — никого рядом?.. (Да, кстати, и она, Елизавета Первая, по мнению Смотрителя, какая-то странноватая для женщины. Вроде Сафо…) Ее монологи близки канону? Ну, во-первых, прекрасное носится в воздухе, просто рассеяно в нем. Во-вторых, никто в Службе никогда не исследовал побочного влияния менто-коррекций. Вдруг да она задевает своим… чем?., крылом, например… крылом своим, значит, задевает и тех, кто рядом? В-третьих, что написано, то и пишется, а явление неизвестной дамы лишь усиливает Миф. Почему бы, кстати, не пустить в жизнь слух о том, что Потрясающий Копьем — женщина?
И так далее, множить сущности — последнее дело. Смотритель же решил выждать, так зачем менять решение?..
— Хотел бы я посмотреть то, что вы пишете для себя, — сказал Смотритель.
— Правда? — воскликнула Елизавета — да так звонко, что даже Уилл оторвался от записей и мрачно посмотрел на мешающих ему сосредоточиться. — Я покажу вам… — Даже сквозь загар (или это все же природный оттенок кожи) проступил ру мянец. — Но не судите меня слишком строго.
— Не строже, чем сейчас, — улыбнулся Смотритель. — А сейчас мои оценки вашего с Уиллом творчества весьма высоки, как вы заметили.
— Заметила, — согласилась Елизавета. — И считаю их за вышенными.
— Почему?
— Потому что все, что мы здесь придумываем, — не более чем игра. Увлекательная — да, интересная — да, результат пока неплох — тоже да. И не исключаю, что пьесу поставят на театре и зрители придут… Но вряд ли сочиненное нами останется надолго. Именно потому, что это — игра. Не всерьез.
А вот и то, чего дожидался Смотритель. Казалось бы, опять прозвучало очередное ключевое слово: на сей раз — игра. Но Смотритель не только не услыхал его с прописной буквы, как произносил сам…
(а за многие выходы в глубокое прошлое он научился интонационно различать прописные и строчные буквы. Вавилон, Рим, Иудея, Египет… Там уж как скажут, так ребенку слышно: прописная!)…
но оно в устах Елизаветы несло весьма уничижительный смысл. Стало быть, не надо искать в ее действиях чего-то таинственного, необъяснимого. Все и впрямь мило и невинно, аргументы Смотрителя верны.
И все же счел нужным поправить себя: пока верны…
— Я все записал, — сообщил Шекспир, прерывая как диалог Смотрителя с Елизаветой, так и его диалог с самим собой.
— У тебя с собой все записи? — спросил Смотритель.
— Все, конечно.
— Дай-ка их мне. Я вызову переписчика: пусть сдублирует. Береженого Бог бережет… — Забрал довольно пухлую уже пачку листов, поинтересовался: — Продолжим? Силы есть? Желание не пропало?
— Нет, — сказала Елизавета. — Я даже не устала ни ка пельки.
А Шекспир спросил:
— Можно я сначала стих прочту?
— Чей? — удивился Смотритель.
Уж чего-чего, а любви Уилла к поэзии Смотритель не ожидал.
А тот и вовсе огорошил:
— Собственный, — скромно потупился он. — Я его для Елизаветы сочинил.
— Когда? — настаивал вконец ошеломленный Смотритель.
Воистину чудны дела твои, менто-коррекция! Или это вовсе не ее дела?
— Да вот сейчас прямо. Записал первый акт, а потом как-то вдруг сочинилось. Никогда не думал даже, а тут… Может, плохо? Послушайте, я ведь это… впервые… и рифма слабая… — Он всмотрелся в привычно корявые строки. Начал: — Избави Бог, меня лишивший воли, чтоб я посмел твой проверять досуг, считать часы и спрашивать: доколе? В дела господ не посвящают слуг. Зови меня, когда тебе угодно, а до того я буду терпелив. Удел мой ждать, пока ты не свободна, и сдерживать упрек или порыв. Ты предаешься ль делу иль забаве, — сама ты госпожа своей судьбе. И, провинившись пред собой, ты вправе свою вину прощать самой себе… [4]
4
Перевод С.Я. Маршака.