Шекспир и его смуглая леди
Шрифт:
крики торговцев, ржанье лошадей, веселые вопли мальчишек. Всякое отсутствие крыши лишало театр возможности иметь собственный микроклимат. А лондонское солнышко одинаково освещало как площадь вокруг театра, так и круглую земляную площадку («яму») внутри, довольно большой деревянный помост на столбах, именуемый сценой, а также ложи по периметру стен. Так что ни о «гулко», ни о «темно», ни о «холодно» говорить не приходилось. Но спектакль (актеры на сцене, зрители в «яме» и ложах), считал Смотритель, это и есть музыка, которая оживляет театр, а без нее он теряет смысл.
Репетиция, выведшая актеров на сцену, дела не меняла. Они были в своих будничных одеждах и тупо отбывали номер, произнося вслух реплики и даже не особо двигаясь, забывали текст, актер, сидящий на стуле перед сценой…
(Смотритель вспомнил: его звали Джоном, он, как и Шекспир, подвизался на третьих ролях)…
громко подсказывал, считывая текст по листам, разложенным перед ним прямо на земле и прижатым камешками — чтоб ветер не унес. Бербедж и его помощник…
(вот его имени Смотритель не знал: низок он был Монферье, негоже высокородному графу знаться с театральной обслугой)…
не следили за происходящим. Они сидели в одной из лож и что-то подсчитывали, деньги скорее всего, вяло переругиваясь: у помощника все время получался иной результат, Бербеджа это злило, он бил громадным волосатым кулаком по барьеру и орал:
— Выгоню к чертовой матери и не заплачу ни пенса! Какой ты торговец, если не можешь сосчитать количество проданных билетов?
— Я не торговец, я музыкант, — оправдывался помощник.
— И музыкант ты поганый, — напрягался Бербедж, — от твоей дудки все ослы в округе орут… — Тут он увидел вошедшего в «яму» графа Монферье, забыл о помощнике, вскочил, улыбаясь щербатым ртом. — Какими судьбами, ваша светлость господин граф? Будете на спектакле нынче? Я распоряжусь о месте…
— Вряд ли, — сказал Смотритель, постукивая свернутыми в трубочку актами «Укрощения» по раскрытой ладони. — Дела, знаете… А что это они долдонят без выражения?
— Текст повторяем. Освежаем в памяти… — Заметил наконец постукивания графа, полюбопытствовал: — Неужто написали для нас что-то?
Что Смотритель ожидал, то и услышал.
— Какое там, — отмахнулся трубочкой граф. — Разве я похож на Марло? Или, может, на Джона Лили?.. Нет, Джеймс, не мечтайте. Тут у меня просто кое-какие бумаги… А что вы сегодня играете, никак не разберу?
— «Ройстера Дойстера», — пояснил Бербедж.
— Старье-то какое, — изобразил удивление граф. А пьеске-то и впрямь было уже лет сорок. Да и тогдашний автор ее, некто Юделл, нагло увел сюжет прямиком у Плавта, который Тит Макций, древний, естественно, римлянин. — Совсем, что ли, играть нечего?
— А что играть-то, когда играть нечего? — Бербедж пере махнул через заборчик ложи и встал рядом с графом.
Смотритель числил себя немаленьким даже в дальнем своем веке высокорослых, но средневековый Джеймс Бербедж был выше его на полголовы.
— Говорят, кое-что кое у кого появилось, — туманно заявил граф и вновь постучал бумажной трубочкой по руке.
Бербедж понял жест буквально.
— Там же у вас бумаги, а не кое-что, — сказал он.
— Я же не сказал: это, — граф поднял трубочку горе, — я же сказал: кое-что. Кое у кого.
— И где он, этот ваш кое-кто с кое-чем?
Диалог начинал походить на сцену в сумасшедшем доме. Из произведений доктора Чехова, новеллиста и драматурга.
— Где-то есть, — завершил шизофрению граф и добавил уже вполне здраво: — Шекспир знает.
— Здравая информация немало развеселила Бербеджа. Веселился он оригинально. Сначала взмахнул руками, резко опустил их…
(на Смотрителя повеяло ветром)…
хлопнул себя по бедрам, присел, сложил губы трубочкой и плюнул. Последнее — совсем как юный граф Рэтленд в Кембридже. Только много дальше.
— Шекспир зна-а-ает, — протянул Джеймс, поднимаясь с корточек. В повтор он вложил столько иронии, сколько хвати ло бы на две главных роли в любой комедии, поставленной когда-либо «Театром». Но тут же посерьезнел. — Если он вам сказал, что знает нечто, не верьте. Уилл — хороший парень и дружок моего Ричарда, но, увы, ни слова правды от него не дождешься. Он лгун по призванию. Он гений лжи. И слава Всевышнему, что ложь его безобидна. То есть он — добрый гений безобидной лжи. Вот и сейчас: он должен готовиться к вечернему представлению… ролька, конечно, крохотная, пара фраз всего, но дисциплина должна быть или нет? Должна или нет, спрашиваю?
— Должна, — не стал отпираться граф.
— То-то и оно! А он не явился и наверняка соврет, что был в гостях у его светлости графа Саутгемптона.
— Он был у меня, — кротко сообщил граф Монферье.
— Зачем? — удивился Бербедж.
— Он был мне нужен. — Тон у графа стал противно высокомерным. — Извините, дорогой Джеймс, но я никому не обязан отчитываться в своих надобностях. Нужен — и все тут.
Актеры на сцене прекратили декламировать свои вечерние роли, сгрудились на краю и с искренним любопытством…
(в отличие от прерванной новым зрелищем декламации ролей)…
наблюдали за маленькой пьеской, разыгрывающейся в «яме». Не занятые в спектакле тоже вышли на сцену. Смотритель, заметив зрителей, логично предположил, что все они сочувствуют не хозяину (читай: персонажу, которого сейчас играет Бербедж), а гостю, то есть ему, графу Монферье (персонажу, которого непрерывно играет Смотритель). И это здраво, здраво, ибо как можно сочувствовать человеку, который постоянно (по роли и по жизни) заставляет работать и еще нудит, что все работают из рук вон скверно.
— Тогда ладно, — отступил Бербедж на заранее подготовленные позиции. На всегда подготовленные, если разговор идет с человеком высокородным, а не актеришкой каким-нибудь. — Тогда снимаю все претензии… А не сказал ли уважаемый Шекспир…
(зрители на сцене заржали. И не потому, что они не уважали коллегу. Напротив: любили даже — за веселый нрав, компанейскость и отзывчивость к просьбам. Но Бербедж показывал сейчас класс актерской игры, и коллеги не могли не оцепить ее по достоинству)…
не сказал ли глубокочтимый Уилл вашей светлости, кто этот кое-кто и когда он сможет осчастливить нас своим кое-чем?