Шекспир мне друг, но истина дороже

Устинова Татьяна Витальевна

Чтобы жуть не одолевала, он сказал очень громко:

– Что за кунсткамера!

– Да, как в фильме ужасов. Осторожней, здесь в полу дырка.

– А вон те монстры тоже реквизит?

– Куклы и медведи? Когда-то Шварца ставили, у него есть пьеса про кукол, я читала. Книжку хотела купить, но их давно нет. Пришлось из Интернете скачивать.

Феде хотелось выбежать из подвала наверх, к людям, к свету, к застарелой сигаретной вони, но страшно было повернуться спиной к чудовищам, как будто они могли наброситься и задушить, и неловко перед девчонкой – она пробиралась совершенно уверенно и спокойно. По крайней мере, Феде так казалось.

Он оглянулся и поежился, беспокойство становилось все сильнее. Что за ерунда?..

– Ну вот. Весь ящик мы, наверное, не утащим, он тяжелый…

Скрипнула крышка, пахнуло сыростью и слежавшейся тканью.

Лампочка погасла, сверху упала темнота, и что-то сильно загрохотало.

Василиса взвизгнула.

Федя весь покрылся потом.

– Что случилось? – очень громко и четко спросил он в кромешной темноте.

– Свет погас!..

– Я заметил.

Стало не только темно, стало еще пронзительно тихо, ухо не улавливало ни малейшего звука. Федя вдруг подумал, что, наверное, так же темно и тихо бывает в могиле, когда голоса, звуки, люди, свет, запахи остаются наверху и к ним уже никогда не вернуться, и до них невозможно добраться.

– Я боюсь, – прошептала рядом девчонка. – Я боюсь!..

– Ничего страшного, – неторопливо произнес Федя, обливаясь потом. – Просто света нет. Дайте руку, где вы?..

Совсем ничего не было видно. Она стояла слева от него и оттуда в него ткнулась ее ладошка, тоже совершенно мокрая. Федя крепко взял ее.

– Теперь нужно двигаться назад. Там были какие-то ящики, осторожно, потихоньку.

И он наугад шагнул. Ладошка подвинулась вместе с ним, видимо, девчонка шагнула тоже. Глаза не привыкали к темноте, он по-прежнему ничего не видел.

Под ногами зашуршало, и что-то покатилось. Василиса пискнула и тяжело задышала.

Тут вдруг Федя сообразил, что у него в кармане телефон, а в телефоне фонарик!.. Он выхватил устройство и нажал кнопку. Загорелся яркий белый огонек.

– И у меня! – закричала Василиса. – У меня тоже есть!..

Загорелся второй огонек. Федя и Василиса посмотрели друг на друга. Со всех сторон их обступали чудовища и тьма, ставшая от капель света еще более непроглядной.

– Здесь, наверное, мыши, – трясясь, выговорила Василиса.

– Шут с ними, – решительно заявил Федя. – Они нас не съедят.

Он снова взял ее руку и повел за собой. Искать среди нагромождений обратную дорогу было трудно.

– Не паникуй, прорвемся! – сказал себе Федя.

– Я стараюсь, – ответила девчонка. Его ладонь она сжимала изо всех сил. – Просто свет никогда не гаснет, а сейчас погас, и еще мыши, хотя они, наверное, сами нас боятся, мы же такие большие, а они маленькие, не станут же они на нас прыгать…

– Прыгать? – переспросил Федя. – Нет, прыгать они точно не станут. По-моему, мыши вообще не умеют прыгать! Прыгают кенгуру. Мы с папашей как-то полетели в Австралию, у него там конференция была. В Австралии просто тьма кенгуру, и они все прыгают. Едешь по шоссе, а по обочине скачет кенгуру, как придурок.

Белый свет уперся в жестяные листы, которыми были обиты двери, и растекся по ним мутными неровными кругами.

Федя, уже все поняв, сначала подергал, а потом навалился на створку плечом. И еще раз навалился изо всех сил.

Двери были безнадежно, наглухо заперты.

Ляля Вершинина погремела ключами, закрывая свою комнату. Озеров в пятый раз позвонил Величковскому и в пятый раз прослушал сообщение про то, что «аппарат абонента выключен».

Странное дело. Пропал куда-то, да еще телефон выключил!.. Федя никогда не выключает телефон, утверждая, что «папаша и мамаша будут волноваться»!

– Подвезти вас?

– Нет, спасибо. Я совсем близко живу.

Она погасила свет в коридоре, и они вышли на площадку.

– Я вас провожу до директорской приемной и пойду, хорошо?

Максиму казалось, что Ляля весь день хочет от него отвязаться и не знает как. Совершенно безучастно она слушала беседу со вторым режиссером, безучастно отвечала на вопросы, то и дело о чем-то задумывалась, и Озеров вдруг подумал – может, прав Величковский, с покойным Верховенцевым у нее были «особые отношения»?..

Федина зеленая куртка с мордой льва на спине оказалась на вешалке, значит, из театра он не ушел. Куда делся?..

– До свидания.

Озеров кивнул.

– Максим Викторович, родимый вы мой, загляните, загляните!..

Натягивая пуховик, Озеров заглянул в кабинет.

– А Ляля? Домой отправилась? – спросил Лукин.

– По-моему, да.

– И в приемной никого?

Озеров в дверях оглянулся на пустую и темную приемную.

– Никого, – подтвердил он, и ему стало смешно.

– Страшное известие, – сказал Юрий Иванович очень серьезно и кивком показал на телефон. – Из полиции звонили.

Озеров вдруг отчетливо понял, что на самом деле произошло нечто серьезное. Он вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

– Наш Виталий Васильевич был отравлен, – исподлобья глядя на него, сообщил директор и пожал плечами. – Вот такие дела.

– Подождите, что значит – отравлен?..

– Остановка сердца вызвана действием какого-то блокатора или активатора, я, честно сказать, ничего не понял. Уголовное дело заводят. Вот так-то, Максим Викторович.

Озеров сдернул пуховик, в котором в кабинете было невыносимо жарко.

– Велели запереть двери и в его комнату никого не пускать. Нет, я еще вчера запер, конечно, но там все уже побывали!.. Я же не знал, – директор опять пожал плечами. Он был изжелта-зеленый и очень несчастный. – Пропал театр. Пропало дело. Все пропало. Будут теперь искать, шнырять. Допрашивать! – Его передернуло.

Попали мы в историю, подумал Озеров.

– А с чего все началось? С чепухи, с ерундистики! – Юрий Иванович на своем мизинце показал, с какой «ерундистики» все началось. – У Дорожкиной, видите ли, настроение было плохое!