Шекспир мне друг, но истина дороже
Шрифт:
– Здорово, – сказал сосед. – Ляль, я карнизы сделал. Заносить?
– Пока, – одними губами молвил Роман из-за его плеча. – Я тебя люблю.
Хлопнула дверь. По крыльцу прозвучали легкие, освобожденные шаги.
– Ты чего такая? – спросил Атаманов. – Газ у тебя шпарит! Белье, что ль, кипятить собралась?
Ляля сидела на табуретке и рассматривала свои руки. Лак на ногтях совсем облупился. Завтра она собиралась на маникюр. Сегодня никакого маникюра быть не может, сегодня у Романа спектакль. Он играет главную роль. Она должна
– Карнизы, говорю, сделал. Прибивать сейчас будем?
Сосед один о другой стянул ботинки – Роман всегда говорил, что разуваться у порога плебейская привычка, – прошел на кухню и завернул газ. Сразу стало тихо, как в склепе.
Ляля посмотрела по сторонам, ожидая увидеть склеп, но увидела собственную кухню и соседа Атаманова.
– Что тебе нужно?
– Ляль, ты чего?
– Уходи отсюда, – выговорила она. – Уходи сейчас же!
– А карнизы?
Оттолкнув его с дороги, Ляля кинулась в комнату, обежала ее по кругу, свалила стул, распахнула дверь в спальню, где царил разгром – Роман всегда оставлял за собой разгром. Ляля затрясла головой, завыла, саданула дверью, выскочила на улицу и побежала.
У калитки остановилась и побежала обратно. Добежав до крыльца, на которое выбрался донельзя изумленный сосед Атаманов, она ринулась к калитке.
– Стой! Стой, кому говорю!..
Сосед перехватил ее, когда она уже дергала щеколду.
– Ты чего? Что это такое?
– Пусти меня!..
Но Атаманов был здоровенный крепкий мужик. Он обхватил Лялю и понес. Она вырывалась, лупила его и кричала. Он затащил ее в дом, захлопнул обе двери и сказал сердито:
– Чего ты голосишь? Соседи кругом!
Ляля ушла в комнату, села на диван и уткнулась лицом в колени, как будто у нее заболел живот.
– Бросил? – спросил из коридора сосед.
Ляля покивала в колени.
– Терпи, – сказал Атаманов.
– Я не могу, – призналась Ляля.
– Да чего там…
– Я не могу, – повторила она глухо.
Сосед топтался и вздыхал. Ляля качалась взад-вперед.
– Не пара он тебе, – сказал сосед наконец.
Ляля опять покивала. Лицо у нее горело.
– Ты женщина… – он поискал слово, – порядочная. А это обмылок какой-то!
– Я тебя прошу, Георгий Алексеевич, уйди ты от меня.
– Как же я уйду, – удивился сосед Атаманов, – когда ты не в себе?
Он еще потоптался и вышел, хлопнула дверь.
Ляля стала тихонько подвывать, и ей сделалось так жалко себя, никому не нужную, старую, толстую, растрепанную женщину, которую только что бросил единственный в мире мужчина, что слезы полились обильно разом и затопили ладони, в которые она уткнулась. Ляля схватила вышитую жесткую подушку и стала вытирать их ею, а они все лились и лились, стекали по вышивке.
Все это больше никому не нужно – ни вышивки, ни подушки, ни молочная каша, которую она навострилась варить. И дом никому не нужен, и сад. Ее жизнь больше никому не нужна. Ромка сказал, что он не просто разлюбил. Он никогда не любил ее так, «как надо». Что с ней не так? Почему ее нельзя любить, как надо?
Ляля и не заметила, как в комнате опять появился сосед Атаманов. Она ничего не видела и не слышала и почувствовала только, как он толкнул ее в бок.
– Поднимайся, помогать будешь.
Ляля боком легла на диван, прижав к лицу подушку.
– Давай, давай, чего там!..
Он приволок из кухни табуретки, утвердил их возле окна и снова стал толкать Лялю.
– Я не могу, – выговорила она.
– А в другой раз я тоже не смогу, – грубо отозвался Атаманов. – У меня дел полно! Вон морозы пришли, а у меня розы по сию пору не накрытые, погибнут все. Вставай!..
У нее ни на что не осталось ни сил, ни воли. Залитая слезами, она неуверенно поднялась, как будто тело не слушалось ее, и встала посреди комнаты, свесив руки.
– Держи.
Сосед сунул ей тяжеленную холодную дрель, за которой волочился черный шнур, и Ляля покорно ее приняла, а он взгромоздился на табурет и сказал сверху негромко:
– Газетку принеси, подержишь, чтоб пыль не летела, а дрель мне подай.
Ляля отдала ему дрель, разыскала на вешалке под пальто и куртками старую газету и влезла на табуретку. Все это она проделывала, как будто наблюдая за собой со стороны – вот косматая, залитая слезами, страшная женщина, шаркая тапками, идет в коридорчик, нагибается, шарит, потом, сгорбившись, несет газету, словно в руке у нее тяжеленный груз.
– Ровно держи, не тряси руками.
Дрель завизжала, стена завибрировала, на газету посыпались мелкие желтые опилки. Визжала она довольно долго.
– Не нужно, – сказала Ляля, и сама себя не услышала из-за визга, – это все больше никому не нужно.
Но сосед Атаманов каким-то образом все расслышал и остановил дрель.
– Не нужно! – Он покрутил головой. – Как же не нужно? Так и будешь без штор всю зиму сидеть, прохожим глаза мозолить?
– Да какая теперь разница.
– Ты, Ольга, молодая еще, и потому я строго тебя судить не могу. Охота переживать, ты и попереживай, поплачь, но в голове держи: ушел, и слава богу!..
– Почему? – спросила у него Ляля. – Почему он ушел? Что я сделала не так? Я же старалась! Я все для него!.. Я каждый день…
– Да при чем тут ты-то? – и Атаманов опять навострился дрелью в стену. – До чего вы все, бабы, чувствительные, где не надо! Не от тебя он ушел, он вообще ушел! Он и от следующей уйдет, и от той, которая через одну будет, тоже уйдет!
Ляля зарыдала, труха с газеты посыпалась на пол.
– Да не трясись ты! – прикрикнул сосед. – Полы кто будет мыть? Сама же и будешь!