Шекспировские чтения, 1977
Шрифт:
Для того чтобы увидеть эти слои содержания комедии, следует обратиться к своеобразнейшему "гумору", которым наградил Джонсон старика Мороуза, - к его "шумобоязни". В репликах действующих лиц и в острокомических сценах постоянно обыгрывается гипертрофия нелюбви к шуму у Мороуза. Перед его домом настлан камыш, за большую сумму он добился, чтобы мимо его дома не ездили кареты и телеги, в доме у него двойные двери и тройные потолки, окна наглухо закрыты ставнями; он уволил лакея за то, что у того скрипели сапоги; он обучает слуг разговаривать с ним языком жестов и живет при свете свечей. При появлении говорливых персонажей Мороуз комически страдает: он надевает на голову несколько вязаных колпаков, чтобы не слышать шума пирушки, а доведенный до отчаяния, он нападает с оружием в руках на своих гостей-мучителей. Понятно, что и жениться Мороуз хочет только на исключительно молчаливой женщине.
Поколения историков литературы начиная с XVII в. с осуждением говорили о Мороузе как
– В кн.: История английской литературы. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1945, т. 1, вып. 2, с. 85.} - пишет М. Заблудовский. Правда, он находит для этого чудовищного "юмора" и некоторое социально-психологическое объяснение: "...Джонсон дает "юмору" Мороуза социальное обоснование: Мороуз - богач и самовлюбленный эгоист; он не терпит шума и чужих людей, но сам много говорит и производит немало шума" {Там же.}. А. А. Смирнов также хочет видеть в "гуморе". Мороуза социальную основу: "...стремление Мороуза к тишине - не просто невинная прихоть сумасбродного чудака, а проявление черты типично буржуазного мировоззрения желания замуроваться, жажда изолироваться, не допустить попыток посторонних людей заглянуть в свое внутреннее "я"" {Смирнов А. Драматургия Бена Джонсона.
– В кн.: Джонсон Бен. Пьесы Л., М.: Искусство, 1960, с. 15.}.
Думается, что такого рода попытки - слишком прямолинейно социологичные - связать "гумор" Мороуза с буржуазным мировоззрением малоудачны. В комедии нет и намека на существование какого-либо "внутреннего" "я" Мороуза, и не его он оберегает от вторжения. Он просто не любит шума, и богатством и буржуазным индивидуализмом этого не объяснить.
Более близок к истине, как кажется, автор уже упоминавшейся работы о "Молчаливой женщине" Сэлинджер, который видит в "гуморе" Мороуза гиперболическое отражение одного социально-бытового факта лондонской жизни начала XVII в., а именно - резкого увеличения движения по городским улицам и соответственно увеличения шума. Да, действительно, новое явление - городской шум - вызывает яростное и комически обреченное сопротивление старика Мороуза, поклонника давних времен, когда господствовала тишина и он один производил шум в доме. "В пику" старику молодые джентльмены поднимают дикий шум в его доме, доводя беднягу до полусмерти.
Однако, если бы наше объяснение было этим исчерпано, оно было бы смехотворным, так как "шумобоязнь" Мороуза - слишком далекое ответвление основного русла социальной жизни Англии в начале XVII в., если понимать ее только как прямое и непосредственное отражение действительности.
На самом деле Мороуз - персонаж, соединяющий в себе комически заостренные, но, конечно, в социальном плане второстепенные черты городского мещанина - современника Джонсона и черты карнавальной символической фигуры, олицетворяющей "старый год", силы, враждебные празднику, которые комически гибнут, чтобы дать место силам рождающей жизни.
Комизм "Молчаливой женщины" основан на антитезе "шум" - "тишина" и главным образом "громкая речь" - "молчание". Этот комический мотив глубоко содержателен в системе народно-праздничной смеховой культуры. "Обычно в фольклоре не только люди говорят, но говорит небо, свет, солнце, звезды; говорит растительность; говорит вода и земля. Но что значит "говорит"? "Живет", "светит". Акт "реченья" есть акт осиленной смерти, побежденного мрака... Напротив, "смерть" есть в фольклоре "молчание"" {Фрейденберг О. Поэтика сюжета и жанра. Л.: 1934, с. 132-133.}. В различных ритуальных действах "акт рассказывания, акт произношения слов осмыслялся как новое сияние света и преодоление мрака, позднее смерти. ...Рассказ (произнесение слов, пение, рецитация), сопровождая "преодоление смерти", совпадает с моментом воскресения; он сопутствует рождению не только человека, но и зерна, злака, растительности" {Там же, с. 136-137.}. Речь выступает как средство спасения от смерти во многих литературных произведениях античности и средних веков. В сборнике "Семь мудрецов" царевич по обету, данному своим семи наставникам, перестает говорить. Злая мачеха наговаривает на него, и отец-царь осуждает его на смерть. Царевич и на самом деле немеет. Семь наставников произносят семь речей в его защиту, отодвигая тем самым казнь на неделю. Через неделю дар речи возвращается к царевичу, он рассказывает отцу о клевете мачехи, спасает себе жизнь. Сюжет обрамления "Тысячи и одной ночи" построен на спасительной силе речи (рассказы Шехеразады). Рассказывание в "Декамероне" - средство, спасающее от эпидемии чумы, и т. д.
В "Молчаливой женщине" громкая речь и вообще шум отождествляется
Неповторимая прелесть "Молчаливой женщины" состоит прежде всего в том, что зритель смеется во многих сценах от одного только звука речей персонажей, даже безотносительно к их понятийному содержанию. Ужас Мороуза при звуках чужой речи так акцентирован, что, например, большой монолог Трувита против брачной жизни комичен уже продолжительностью своего звучания. Буйства гостей в доме Мороуза, неожиданная говорливость Эписин, звуки уличного оркестра, нанятого Трувитом, чтобы терзать слух хозяина, - все это обладает амбивалентным смеховым качеством "развенчания" старого и "увенчания" нового, содержит в себе и насмешку над старым, косным, мертвым, и радостное прославление жизни.
Непосредственно к семантике "шумобоязни" Мороуза примыкает и ряд других мотивов. Один из карнавальных розыгрышей, жертвой которых становится Мороуз, - это его женитьба на "молчаливой" женщине, которая после свадьбы оказывается невыносимо говорливой. Этот мотив близок к Рабле и средневековому фарсу (ср. главу 34 из книги III "Гаргантюа и Пантагрюэля": "Мы с вами не встречались с тех самых пор, как вы вместе с нашими старинными друзьями, Антуаном Сапорта, Ги Бучье... и Франсуа Рабле, разыгрывали в Монпелье нравоучительную комедию о человеке, который женился на немой.
– Я был на этом представлении, - сказал Эпистемон.
– Любящий супруг хотел, чтобы жена заговорила. Она и точно заговорила благодаря искусству лекаря и хирурга, которые подрезали ей подъязычную связку. Но, едва обретя дар речи, она принялась болтать без умолку так что муж опять побежал к лекарю просить средства, которое заставило бы ее замолчать... Я никогда в жизни так не смеялся, как над этими дурачествами во вкусе Патлена" {Рабле Франсуа. Гаргантюа и Пантагрюэль. М.: Худож. лит., 1973, с. 383.}. И в том и в другом случае осмеивается прежде всего муж, олицетворяющий собой старый мир, уходящий год {См.: Бахтин М. М. Указ. соч., с. 260-261.}. Женщина же несет в себе рождающее начало, которое, в частности, воплощается в комической болтовне, потоке несерьезной речи, противопоставленной молчанию и тишине.
Другой карнавальный розыгрыш, связанный с женитьбой Мороуза, - это фиктивная "измена" Эписин, мотив "рогов". Скандальные признания Ла-Фуля и Доу в том, что Эписин была их любовницей, делаются публично и вызывают град насмешек в адрес мнимого "рогоносца". Высшим, кульминационным моментом смехового позора Мороуза является признание им (также публично) своей неспособности. И этот мотив также игровой: свое заявление Мороуз делает в надежде, что на этом основании он сможет получить развод.
Итак, мы увидели в Мороузе под тонкой, хотя и живо современной оболочкой хорошо знакомую зрителям начала XVII в; карнавальную фигуру Старого года. Только теперь можно понять и органичность связи различных сюжетных линий комедии, их гомогенность. Драйден хвалил сюжет "Молчаливой женщины" за рациональную слаженность сюжета, за его логическую связность, обращая внимание на формальные элементы интриги. Между тем история розыгрыша Мороуза, взаимоотношения супругов Оттер, Коллегия женщин и их кавалеров-хвастунов сами по себе казались Драйдену, а за ним - и последующим критикам не связанными друг с другом по существу. В модернизирующем восприятии "Молчаливая женщина" - драматический аналитический этюд о нравах, главный компонент которого - чудачество старого Мороуза. В действительности, карнавальное содержание комедии монолитно едино и "вертится" оно вокруг мотива женитьбы, вокруг гротескного образа брачных отношений. Может быть, нигде больше в комедиях Джонсона не ощущается столь отчетливо связь его с мотивами, идейной тенденцией и стилем Рабле (при всех различиях между этими художниками). Имеется в виду III книга "Гаргантюа и Пантагрюэля", где мы встречаем и сюжет о немой жене, которая вдруг заговорила.
Основным содержанием этой книги являются нескончаемые сомнения Панурга в том, следует ли ему жениться. Доводы в пользу женитьбы в общем малочисленны. Рабле в этой книге выступает, как замечает М. М. Бахтин, в русле так называемой "галльской традиции" {Там же, с. 260 и след.}, которая амбивалентно снижает природу женщины. В плане этой традиции в женщине подчеркивается изменчивость, чувственность, похотливость, лживость, материальность помыслов, низменность. "Рога", насмешки и побои неизбежно ждут мужа, который воплощает собой ограниченность, стремление остановить вечно движущийся поток жизни.
"Галльская традиция" пронизывает все содержание "Молчаливой женщины". Наиболее ярко она выражена в монологе Трувита против женитьбы Мороуза (он не знает о замысле Дофина и хочет оградить друга от неприятностей). Этот монолог выдержан в "раблезианском" духе в той мере, в какой это было вообще возможно для Джонсона. Трувит извергает из себя потоки смехового красноречия в развитие пророчества Панзуйской сивиллы:
Жена шелуху сорвет
С чести твоей.
Набит не тобою живот
Будет у ней.