Шелихов. Русская Америка
Шрифт:
— Да, — сказал Демид, обращаясь к ватажникам, теснившимся на корме, — плох. Как сплывём с реки, надо к берегу. К костру его поближе, а то вовсе занеможет.
Лодьи тем временем по широкой дуге обошли мелководье, миновали мыс, горбившийся каменистой грядой, и глазам открылось море. В лицо пахнуло морской свежестью. И вот ведь как ни мощна река, как ни привольно её течение, но всё едино — дух над ней не тот, не морской. Пресен, болотцем тянет, запах размытой земли обязательно в нём угадывается, и не глядя сказать можно: на реке как ни далеко берега, но они есть. Другое — море. Только глоток испей свежести его ветра, возьми в себя. Губами отведай, что обсолонятся на мгновение, и вдруг объявится тебе здесь всё иное, чем на реке, будь она и широка, и многоводна, и глубиной богата. В морском ветре особица есть, даль угадывается, размах и влекущая к себе, но и тревожная, опасным грозящая сила. А впрочем, и с человеком так случается: глянешь на иного — и довольно. «Эге, — скажет бойкий, — дядя шутить бросил, когда я молочко пил». Знать, проглянула, выказала себя сила. Вот и ветерок на морском берегу. Ветерок ведь, ветерок... Ещё не шторм, тихий, волосики шевелит ласково, но знаешь — он в два пальца свистнет по-разбойничьи, и не устоять перед ним. Нипочём не устоять.
Лодьи повернули к берегу.
Через малое время Демид, командуя у костра, обихаживал Пуртова.
Первое дело в ватаге было беспокойство проявить о занемогшем товарище. Много в трудной ватажной жизни прощалось мужикам, но в одном спуску не было: ежели занемог кто — ему первый кусок, упал — подними и тащи, хотя бы ты сам и на карачках полз. Этого держались свято. Слишком крута, жестока была жизнь, иного не позволяла.
Костёр, разгоревшийся шибко, сдвинули в сторону и из-под углей ссыпали горячий песок в шкуры.
— Ничего, — сказал Демид, — чем жару больше, тем лучше.
Куликалов уложил гнездом шкуры с горячим песком, устроил на них обеспамятевшего Пуртова, накрыл тёплым. Только голова над гнездом виднелась.
— Завтра, — сказал Демид, — встанет.
Гнездо из горячего песка называли ватажной баней. Да это и была, почитай, баня. Не то, конечно, что на полке лежать, веничком берёзовым выгладить да водичкой сполоснуть и вновь на полок в самое пекло, но, однако, прожигало отменно. Песок подолгу берёг тепло.
Голова Егора как неживая выглядывала из шкур. Демид склонился, прислушался к дыханию, но, видать, остался недоволен. Лицо было хмурым. Сел к костру.
Мужики, сморённые дневными трудами, засыпали у догоравших огней. Но не раз и не два поднимался от костра дремавший вполглаза Демид, подходил к Пуртову, прислушивался. Что-то не нравилось ему. И только к предрассветному часу, когда небо обсыпалось особенно яркими звёздами, подойдя к Егору, он с удовлетворением услышал, что тот задышал ровно, глубоко, спокойно. Ни стона, ни хрипа не выходило из груди. Дыхание лилось свободно и широко, облегчая изнемогшее в болезни тело.
— Ну, вот и добре, — сказал Демид, поправил сбившиеся шкуры и, отойдя к костру, лёг и только тогда уснул.
Пуртов услышал крик чаек и открыл глаза. Небо высветлилось и поднялось ввысь, море накатывало волну на берег с едва различимым шелестом, как это бывает в безветренный погожий день. Чайки кричали над головой, выговаривая недовольное:
— Ра-ра-р-р-р...
Егор почувствовал: сознание отчётливо и обострённо воспринимает и краски, и звуки. Это было как в морозную, ясную пору, когда, выйдя из тёмной избы, вдруг поразишься обилию света, яркости, искристости распахнувшегося перед тобой дня и услышишь режущий скрип полозьев саней, где-то далеко поднимающихся в гору...
Лагерь спал.
Тело было ловко и легко. Болезнь ушла так же, как и налетела, враз. Егор глубоко вдохнул ветерку, чувствуя гортанью, как он вливается в него свежей струёй, ступил и раз и другой по берегу, с радостью ощущая упругость и надёжность мышц, как это случается при выздоровлении от жестокой немочи. Глянул на море и увидел судно. На мачте корабля полоскался британский флаг. Пуртов мгновение помедлил, разглядывая судно, шагнул к спящему Демиду, тронул за плечо.
— Ожил? — подняв голову, спросил Демид.
— Ожил, — ответил Егор. — Да ты меня чуть вовсе не закопал в песок. — Засмеялся.
— То-то что песок. — Демид поднялся от погасшего костра. — Песок-то тебя и поднял.
Ничего на это не отвечая, Егор кивнул в сторону моря:
— Глянь. Англичанин.
Демид вгляделся, сказал удивлённо:
— Хе, я под утро уснул. Знать, только подошёл. Сейчас будет шлюпка.
Британцев знали и Пуртов и Куликалов, встречались в Петропавловске и даже торг с ними вели. И всё же Демид сказал:
— Остеречься надо. А вдруг пираты?
Задержав взгляд на судне, посчитал пушки по борту.
— Да нас громада, — кивнул Егор на лагерь, — вон, кто посмеет? Вовсе глупым надо быть.
— Ну, гляди. А по мне, лагерь поднять надо и людей предупредить.
— Ладно, — согласился Егор.
Опасения Демида оказались напрасными.
Шлюпка и вправду вскоре пришла. Британские моряки, здоровые большерукие парни, навалившись по команде на вёсла, вымахнули её до половины корпуса на песок. Офицер соскочил на берег, не замочив ног. Был он немолод, с тёмным от загара лицом; судно пришло из южных широт, и солнцем офицера пропалило, видать, до костей. По-русски говорил сносно. Бывал в Петропавловске да сказал, что и в Архангельск с купцами не раз заходил. Расспросив, кто такие и откуда, сказал, что капитан королевского флота Джордж Ванкувер приглашает русских мореходов на судно.
— Спасибо, — ответил Егор. — Мы вот с Демидом, — кивнул на Куликалова, — сходим к вам. У меня дело есть к вашему капитану.
Он порылся в кармане и достал тяжёлую золотую цепь с брелоками, что выменял у индейцев. Протянул англичанину, назвавшемуся офицером флота Пэджетом. Тот с интересом взял цепь. Сказал:
— Что это?
Егор рассказал, как заполучил вещицу.
Пэджет выслушал и с большим вниманием оглядел и цепь, и брелоки. Воскликнул:
— Следы шрифта! Смотрите, несомненно, латинское «S» и «F»! — Вскинул упрямый британский подбородок. — Вы совершили благородный поступок, господин Пуртов. Я убеждён — это печальная память о британском мореходе. Брелоки наверняка английской работы.
— Я хочу передать их вам, — сказал Егор.
— Нет, нет, — возразил офицер и даже ладонь поднял, отстраняясь, — для меня это большая честь, но я прошу передать вещицу в руки капитану. — Он протянул цепь Пуртову.
Британские моряки навалились на вёсла, и за бортом заговорило море. Шлюпка была как игрушка мала, но шла ходко, легко, летя по глади залива, словно оброненное чайкой перо.
Пэджет, сидя на руле, увидел, как внимательно приглядывается к шлюпке Пуртов.
— Прекрасная шлюпка, — сказал офицер не без заносчивости, — сделана по чертежам нашего капитана. Вам говорит что-нибудь имя Джордж Ванкувер?