Шелихов. Русская Америка
Шрифт:
Оставшееся от балов и пиршеств время Екатерина отдавала Эрмитажу, встречаясь с антикварами, радовавшими её редкостями из Рима, Вены, Берлина, благословенной солнечной Греции.
В эти-то дни, на одном из пиршеств, Александр Романович и заговорил об интересовавшем его предмете с секретарём императрицы Безбородко.
За столом они сидели рядом. Внимание секретаря императрицы было поглощено чудесным блюдом, которым удивлял гостей императорский повар, необычайно подвижный гасконец с плутовскими глазами, но знавший, впрочем, секреты более чем трёхсот необыкновенных подлив и соусов. Лицо Безбородко выражало удовольствие, и он только взглянул на Воронцова и тотчас склонился над столом. Повар угодил его вкусам.
Александра Романовича поведение Безбородко не смутило. Он хорошо знал, что секретарь императрицы — отменный едок и большой любитель горячительных напитков — тем не менее всё услышит и запомнит. Секретарь императрицы обладал острым умом и далеко не заурядными знаниями. Воронцов чрезвычайно ценил его.
Лёгкая тень затуманила лицо Безбородко. Александр Романович посмотрел на него и понял: секретаря императрицы заинтересовало только что сообщённое.
Несколько лет назад президентом Коммерц-коллегии, совместно с Безбородко, была подготовлена обстоятельная бумага на высочайшее имя о положении на востоке. Без обиняков и двусмысленностей Воронцов и Безбородко предлагали объявить за Россией обойдённые и описанные капитанами Берингом, Чириковым и другими российскими мореходами земли матёрой Америки и прилегающие к ним острова. Гряду Курильских островов, открытую капитанами Шпанбергом и Валтаном. Записка рекомендовала не только заявить о принадлежности сих земель России, но и предупредить иностранные государства о том, что российская держава не может допустить захода в гавани своих земель чужих судов. Тон документа был весьма решителен и настоятелен.
Ныне Александр Романович предлагал вернуться к этому документу на новой основе. Граф отлично сознавал, что подобного рода державные заявления, сделанные даже самым категорическим тоном, ничего не будут стоить, ежели их не подкрепить действиями. А первым таким действием должно было стать содержание в водах Восточного океана российской военной эскадры. Вот тут-то и начинались сложности.
Александр Романович поручил своему помощнику Фёдору Фёдоровичу Рябову произвести необходимые расчёты. Тот, со свойственной ему обстоятельностью, проделал сию работу, но выводы её были весьма неутешительны. Постройка на восточных морях даже трёх или четырёх фрегатов для России издержками своими была бы сравнима с постройкой на европейских водах целого флота. Сверх того, на это требовалось немалое время.
Такие выводы заставляли крепко задуматься. И хотя Фёдор Фёдорович сообщал, что только за два последних десятилетия возвратившиеся с промысла около сорока российских судов доставили пушнины более чем на триста тысяч рублей каждое, тем не менее содержание военного флота в Восточном океане было весьма накладным и во многом хлопотным делом.
С хоров грянула музыка. Безбородко положил салфетку и поднялся с Воронцовым из-за стола. Они прошли к окну и встали в глубокой нише, скрытые плотной шторой.
Безбородко поднял на графа умные, с грустинкой, малороссийские глаза. Жадные его губы гурмана приняли столь строгую форму, что трудно было поверить: он, а не кто иной, минуту назад хлопотал над божественным паштетом лукавого гасконца.
— Я внимательно слушаю вас, Александр Романович, — сказал Безбородко.
Граф понял, что секретарь императрицы уже обдумал сказанное и ждёт продолжения.
— Я полагаю, — начал Воронцов, — в нынешних благоприятных условиях необходимо вернуться к нашей записке, подготовленной на высочайшее имя.
Подбородок Безбородко утонул в пышном жабо. Он слушал, но лицо его не выражало ничего. Веки были полуопущены.
— Я бы никогда не заговорил об этом, — продолжал ровным и звучным голосом граф, — ежели бы не были так очевидны успехи державы в Европе.
В лице секретаря императрицы по-прежнему не дрогнула и жилка.
Воронцов изменил тон. Голос его зазвучал интимно:
— С вашего позволения, я разрешил себе пустить пробный шар и попросил своего помощника написать письмо иркутскому губернатору господину Пилю.
Веки Безбородко дрогнули и приподнялись.
— Да, да, — оживился граф, — господину Пилю.
И Воронцов кратко пересказал письмо Фёдора Фёдоровича о преимуществах компанейского содержания заморских земель перед коронным управлением. То есть то, что губернатор Пиль высказал Ивану Ларионовичу Голикову, вызвав у того столь бурно проявленное удовлетворение. Затрепетавшие веки секретаря императрицы и некое едва приметное выражение, промелькнувшее по лицу, несомненно сказали, что при этих словах и он испытал чувство удовлетворения.
— Результатом, — сказал Воронцов, — я более чем доволен.
Счастливо найденная мысль вызвала самый живой отклик и у господина Пиля, и у наших отважных купцов, мужественно штурмующих твердыни матёрой земли Америки.
Безбородко теперь стоял лицом к графу, и интерес был явно выражен в глазах секретаря императрицы.
— Необходимо ускорить подготовку сего документа, — настоятельно продолжил граф, — так как непосредственное ознакомление с положением пушных промыслов на островах и на самой матёрой земле показывает, к величайшему огорчению нашему, их скоротечное истощение. Иностранные промышленники, подобно саранче, опустошают российские угодья. И то, что казалось недавно неисчерпаемым источником, ныне пусто. Более того, пираты под различными флагами нападают на русские поселения и угрожают целостности их жилищ и даже самой жизни россиян. Среди русских есть жертвы. Сжигаются и российские крепостцы. Я могу продолжать?
— Не затрудняйте себя, граф, — остановил Воронцова секретарь императрицы. — То, что вы сообщили, чрезвычайно взволновало меня, и я готов совместно с вами приступить к подготовке оговорённого документа.
Безбородко поклонился и вышагнул из-за шторы. Воронцов поспешил следом. Лицом к лицу они столкнулись с императрицей.
— Месье Безбородко, граф, — воркующе пропела Екатерина, — на весёлом пиру столь озабоченные лица? Вас не веселят дамы?
Императрица воздушно взмахнула рукой и погрозила розовым пальчиком.
— Нет, нет, — сказала она, — я не приму никаких извинений. Веселиться извольте.
И хотя губы императрицы цвели улыбкой, глаза были внимательны и насторожены, как, впрочем, они были внимательны и насторожены всегда, хотя этого и не замечали многие. В глаза всесильных, как и на солнце, не глядят. Опасно. Взгляд царственный и ослепить может.
— Ваше величество, — низко склонил голову Безбородко.
— Ваше величество, — эхом повторил Воронцов.
На галиоте «Три Святителя» были поставлены все штормовые паруса, но перегруженное, осевшее в воду выше ватерлинии судно не могло взбежать на волну. Ветер срывал паруса, и они лоскутьями бились на мачте. Галиот терял управление.