Шепот в ночи
Шрифт:
– Давай, прочитай что-нибудь нам. Разве ты не ходил в школу? – спросила его я, видя, что он не решается.
– Ходил, но после третьего класса я ушел из школы, чтобы помогать на ферме.
– И никто не приходил за тобой из школы?
Он отрицательно покачал головой.
– Это очень плохо, Хомер. Если ты выучишься хорошо читать, ты сможешь узнать больше.
Он кивнул. Я наклонилась и показала ему несколько букв.
– Все, что тебе нужно сделать, Хомер, это произнести их. Это буква «с», она произносится как первый звук в слове «сахар», это буква «а», она произносится как «а» в слове «мама», а это буква «д», она произносится как первый звук в слове «дом». А теперь быстро
– Ссс… с… а…д, – произнес он.
– Сад. Хорошо! Правда, Джефферсон?
Джефферсон радостно кивнул. Я тоже улыбнулась.
В этот момент мой взгляд упал на шею Хомера сзади. Теперь, когда он наклонился над книгой и его волосы свисали по сторонам, я отчетливо увидела родимое пятно. Вне всякого сомнения оно походило на копыто. Я вспомнила рассказ Шарлотты о ее ребенке, и меня бросило в дрожь.
Что все это значит? Как у Хомера может оказаться такое же пятно? Не выдумки ли это Шарлотты? Я упражняла Джефферсона и Хомера в чтении еще полчаса и затем окончила занятие, позволив Джефферсону показать Хомеру, как он раскрасил вчера комнату. Как только они ушли, я все рассказала Гейвину.
– И что?
– Разве ты не помнишь ту историю о ребенке Шарлотты, которую я тебе рассказывала? Кукла в колыбели и все такое?
– Помню, но я думал, что это такая же история, как и ее рассказ о духах, летающих вокруг, и об Эмили на метле…
– Гейвин, все так странно. Соседи находят младенца, оставленного умирать. Хомер практически живет в этом доме, а теперь и это родимое пятно Я спрошу об этом Лютера, – решила я.
– Не знаю. Ему, наверное, не понравится, что ты везде суешь свой нос. Он может очень быстро выйти из себя. Я видел, как это с ним бывает на поле.
– Это не повод, чтобы выходить из себя, но я хочу знать правду.
– Может, это не наше дело, Кристи, нам не стоит ворошить старые воспоминания, – предупредил Гейвин.
– Уже так поздно, и я боюсь. Я все время чувствую себя неуютно, когда хожу по дому. Духов уже побеспокоили!
– О, Господи! Хорошо, – сказал он. – Когда ты собираешься спросить об этом Лютера?
– Прямо сейчас.
Гейвин закрыл книгу и вздохнул.
– Папа всегда говорил, что любопытство кошку сгубило.
– Я не кошка, Гейвин. Я – часть Мидоуз. Может, не по прямой линии, но все-таки это – мое наследство. Это моя судьба, – уверенно произнесла я. Гейвин кивнул, продолжая улыбаться. – Смейся, если хочешь, но я хочу знать прошлое этого дома и его семьи.
– Хорошо, хорошо, – согласился он и встал. – Посмотрим, что нам расскажет Лютер.
Шарлотта сказала, что Лютер в сарае, меняет масло в грузовике. Был очень теплый вечер. Небо было усыпано звездами.
Теперь, находясь так далеко от оживленных автомобильных магистралей, звуков уличного движения и людей, мы слышали, как много звуков в природе. Обычно звуки цивилизации заглушают звуки сверчков, крики совы и енотов. Нам с Гейвином казалось, что каждое ночное существо высказывало свое суждение о чем-то. Впереди в отблеске фонарей, освещавших сарай, мы увидели Лютера. Он стоял, наклонившись над мотором грузовика.
– Привет, Лютер, – сказала я, когда мы приблизились. Я не хотела пугать его, но в его взгляде было удивление. – Мы можем поговорить с тобой?
Он вытер руки и кивнул.
– Хомер ушел домой? – спросил он, заглядывая на наши спины.
– Нет, он в доме с Джефферсоном. Но именно об этом мы и хотели спросить, Лютер.
– А? О чем спросить?
– Хомер. Кто он на самом деле, Лютер? – выпалила я.
Лютер прищурил глаза.
– Что ты этим хочешь сказать? Он – Хомер Дуглас, сын наших соседей. Я уже говорил вам, – ответил он.
– Шарлотта водила меня в детскую, – начала я, – и рассказала мне историю о своем ребенке.
– Ах, вот что? Шарлотта много выдумывает, – сказал он, взглянув на мотор. – Она всегда так делает. Так она уходит от реальной тяжелой жизни.
– Но у нее сейчас не такая тяжелая жизнь. Почему она до сих пор притворяется?
Лютер не ответил.
– Значит, у нее не было ребенка? – не отставала я. – И у младенца не было родимого пятна в форме копыта сзади на шее?
Лютер открыл банку с маслом и начал заливать его в мотор, словно нас и не было рядом.
– Мы не хотим причинить какое-либо беспокойство. Я просто хочу знать правду об этой семье, ведь это и моя семья тоже, – добавила я.
– Твоя мама, она – Катлер, и крови Буфов в ней нет. Вот это правда, – пробормотал Лютер.
– Но мы унаследовали поместье Буфов и их историю. Нравится это или нет.
– Самое лучшее для тебя ничего не знать об этой семье, – после паузы заключил Лютер. – Это были жестокие люди, у которых была своя религия и предрассудки, которые соответствовали их подлым идеям и способам существования. Шарлотту судьба наделила мягкостью, в ее лице всегда сиял солнечный свет. А эти Буфы, особенно ее отец и Эмили, не могли вынести этого и устроили ей жизнь заключенного в собственном доме. Они обращались с ней как с рабыней, и никогда – как с родней. После смерти миссис Буф не осталось никого, кто мог бы привнести добро в этот дом. Да они даже секли ее время от времени. Эмили делала это, считая, что в Шарлотте сидит дух дьявола, который заставляет ее улыбаться. Она хотела уничтожить улыбку на ее лице, но Шарлотта… – он покачал головой. – Она никогда не понимала этой жестокости и никогда ей не поддавалась. Ее сердце не зачерствело. Она все и всех прощала, даже Эмили. – Он сплюнул и его взгляд унесся к воспоминаниям. – Она приходила ко мне, после того, как ее побьют. Я успокаивал ее, и она говорила, что Эмили просто не смогла сдержаться. Это дьявол внутри нее заставляет ее делать это… Вот такие дела. Я хотел отправить ее к дьяволу сам, только…
– Только что?
– Вот, как только дьявол попадает в человека, он заставляет совершить грех. Ну, вобщем Шарлотта и я… так получилось, что мы утешали друг друга. После смерти моих родителей мы оба были очень одиноки, особенно по ночам. Понимаете?
Мы с Гейвином обменялись взглядами.
– Да.
– Она забеременела. Узнав об этом, Эмили решила, что это работа дьявола и ребенок будет ребенком дьявола. Никто кроме старика, Эмили и меня ничего не знали об этом. Никто в поселке ее не видел. Я помню ту ночь, когда она рожала, – говорил Лютер, глядя на дом. – Я помню ее крики. Эмили была счастлива от этого. Она делала все, чтобы Шарлотте было еще хуже.
– Ее держали в нехорошей комнате?
Он кивнул, но потом опустил голову.
– Хуже. Эмили заперла ее в туалете, когда подошло время.
Мне показалось, что в его глазах стоят слезы.
– Что? То есть когда она рожала? – спросила я.
Он кивнул.
– Она оставила ее там на несколько часов, а когда дверь открыли… ну, я полагаю, инстинкт взял свое. Шарлотта перекусила пуповину и сама завязала. Она вся была в крови. Эмили разрешила положить младенца в детскую, но несколько дней спустя я видел, как она тайком вышла из дома, неся в корзине ребенка. Я проследил за ней и видел, как она оставила младенца в поле возле дома Дугласов. Когда она ушла, я пришел к Карлону Дугласу и его жене и сказал им, что кто-то оставил младенца на их земле. Они с радостью взяли его. Дугласы назвали его Хомером и заботились о нем, как только могли. Эмили относилась к нему довольно недоброжелательно и всегда прогоняла его из дома.