Шериф
Шрифт:
Тамбовцев выскочил на крыльцо. Он выглядел так, словно уже все ЗНАЛ. Наверняка. И все-таки короткий луч надежды блеснул на его лице, разгладил складки на лбу и заставил дрогнуть уголки губ. Баженов молча покачал головой, и Тамбовцев снова состарился на миллионы световых лет.
— Мы решили отнести ее в больницу, — громким шепотом сказал Баженов.
Тамбовцев кивнул. Плечи его дрожали. Он смахнул слезы. Не вытер, а именно смахнул, словно случайные капли дождя, и сказал:
— Я все понимаю…
Мужчины встретили
Ухмылялся, будто спрашивал: «Ну что, веселую забаву я вам устроил?»
Тамбовцев посмотрел на него странным взглядом — на всего целиком и одновременно сквозь него — и отвернулся.
Лиза лежала на руках у Ружецкого, и, если бы не безжизненно болтавшиеся ножки и измазанный кровью подол белой рубашки, можно было подумать, что она спит.
Тамбовцев подошел к Ружецкому.
— Дай ее мне… — сказал он. В этом голосе было все: чудовищная боль, бесконечная нежность и светлая печаль. Все сразу.
Ружецкий аккуратно переложил тело девочки на руки Тамбовцева.
— Я провожу его, — сказал Иван. — Я только провожу его до больницы…
Баженов молча кивнул: давай, мол.
— А что с этим? — спросил Мамонтов. Он всегда был из тех ребят, которые любят помахать кулаками после драки.
— Отведу его в участок, — ответил Баженов.
— Я с тобой, — заявил Ружецкий. — Вдвоем спокойнее. Баженов снова кивнул.
Он подождал, пока Тамбовцев с Иваном скроются в темноте, и только потом толкнул в спину Микки.
— Пошел, мразь!
Он хотел толкнуть его посильнее, чтобы тот упал на колени, но у Баженова опять ничего не вышло. Микки двинулся вперед танцующей походкой. Он всем своим видом давал понять, что главная роль в этой пьесе принадлежит ему.
Дойдя до Центральной, они свернули направо. Баженов отметил, что, когда они проходили мимо какого-нибудь дома, свет в окнах моментально гас. Он чувствовал, что их рассматривают из-за занавесок, с ненавистью и укоризной.
«Все верно, — думал Баженов. — Я виноват. Я очень виноват. В том, что не смог ПРЕДОТВРАТИТЬ ЭТО».
Они дошли до участка. Баженов вошел, зажег свет. Затем открыл дверь камеры и сказал Ружецкому, поджидавшему на улице:
— Давай его сюда!
Они втолкнули Микки в камеру, буквально забросили. Наконец-то Баженов добился того, чего хотел. Микки упал на колени и захрипел: натянувшаяся веревка сдавила шею. Баженов с грохотом захлопнул дверь камеры, запер замок на два оборота и положил ключи в сейф. Затем он закрыл сейф другими ключами и положил связку в карман.
Вместе с Ружецким они передвинули письменный стол на середину комнаты и поставили напротив дверей камеры. Ружецкий принес второй стул и сел рядом с Баженовым. Валерка переломил ружье, эжектор выкинул пустые гильзы. Ружецкий зарядил
— Только пошевелись! — грозно сказал он. Микки с трудом поднялся на ноги. Он подошел к решетке и уставился на них с глумливой улыбкой.
— Это нужно было делать раньше, а не палить в воздух, сосунок.
— Ну ты, тварь… Заткнись, а не то вышибу тебе мозги. — Ружецкий посмотрел на Баженова, ища у него поддержки. — А?
— Он прав, — сказал Баженов. — Здесь нельзя. Здесь — закон.
— Закон, твою мать… — Ружецкий положил ружье на стол.
— Эй! — Микки повернулся к ним спиной. — Как насчет веревки? Вы же не хотите, чтобы я задохнулся? А?
Ружецкий посмотрел на Баженова взглядом, в котором явственно читалось: «Это уже слишком. Тебе не кажется, Кирилл?», но Баженов, стиснув зубы, встал из-за стола и подошел к решетке.
Он достал из кармана перочинный нож — тот самый, которым перерезал веревку на Лизиной шее, — и освободил Микки.
— Это — все, — сказал он. — Больше подарков не жди.
Микки потер занемевшие запястья, помассировал шею. Он немного походил по камере, с интересом разглядывая обстановку, и уселся на топчан, поджав под себя ноги.
Он смотрел на Баженова пристальным немигающим взглядом. И — улыбался.
Баженов снял чехол с пишущей машинки, заправил в каретку сандвич из двух листов, переложенных копиркой, покрутил валик. Он собирался печатать протокол: не хотел откладывать бумажную работу на потом, тем более что заняться все равно нечем —придется торчать здесь всю ночь, охраняя задержанного. «Задержанный». Пока он был только задержанным, если изъясняться на языке закона.
Он ударил по клавишам, и машинка затрещала, оставляя на бумаге бледные нечеткие отпечатки. Баженов напечатал прописными буквами: «ПРОТОКОЛ» и остановился.
Он взглянул исподлобья на Микки: тот по-прежнему, не отрываясь, смотрел на него с гнусной улыбочкой.
— Чего тебе? — спросил Баженов. Микки едва заметно покачал головой.
— Чего ты на меня уставился? Хочешь загипнотизировать? Не получится. Лучше ложись спать, утром за тобой приедут из Ковеля. Ты знаешь, что делают в тюрьме с насильниками? Особенно когда речь идет о маленьких девочках? Знаешь?
Микки жмурился от удовольствия, будто только что съел вкусное мороженое: клубничный пломбир или кофейное с орешками.
— Поулыбайся, гаденыш! Ты еще пожалеешь, что я не убил тебя там, на поляне… Ты долго будешь об этом жалеть. Лет восемь. Или десять. С утра до вечера, пока тебя будут насиловать всей камерой.
Баженов чувствовал, что говорит совсем не то, что думает. Просто говорит, потому что… ему неуютно от этого остановившегося взгляда.
Внезапно Микки что-то сказал, так тихо, что Баженову пришлось напрячь слух.