Шерлок Холмс и болгарский кодекс (сборник)
Шрифт:
– Я хотел выразить сожаление, но понял, что оно вам ни к чему. Не было никаких предпосылок к тому, чтобы наши спортивные предпочтения хоть в чем-то совпали. Правда, в одном мы с вами всегда сходились – в полном равнодушии к европейскому футболу.
– Это так. Футбол как будто специально создан для того, чтобы выставить напоказ худшие людские качества. Этот спорт разжигает вражду между поклонниками разных команд, и чем дальше, тем сильнее.
– Согласен, но меня всегда озадачивал вопрос: почему именно этому виду спорта
– На ваш вопрос у меня нет ответа, Уотсон. Это загадка, которую я не могу решить и на решение которой не стал бы тратить ни минуты своего времени.
– К счастью, Холмс, в ходе вашей карьеры вам не пришлось часто сталкиваться с любительским или профессиональным спортом.
– Спортсмены редко фигурировали в расследуемых мной делах, за исключением, может быть, Годфри Стонтона и Сирила Овертона.
– И Боба Фергюсона.
– Да, но хоть Фергюсон и был одним из ваших заляпанных грязью коллег по регби, в деле о суссекском вампире спорт не играл никакой роли.
– Должен сказать, что в сложных ситуациях ваши спортивные навыки, как в фехтовании, так и борьбе, оказывались весьма кстати.
– Они уберегли меня от нескольких синяков и пригодились для задержания парочки злодеев. Некоторые оппоненты недооценили мою физическую силу, так как телосложение мое обманчиво в этом смысле. И я нокаутировал хулиганов одного за другим, Уотсон, одного за другим.
– И нашего знакомца мистера Джека Вудли в том числе.
– О да, этот человек очень нуждался в хорошем уроке, и я рад, что преподнес его наглецу.
– Уверен, ему понравилось ехать домой на телеге!
– Джек Вудли был не только нагл, но и жесток. Он бы ни перед чем не остановился ради достижения своих целей, однако мы знавали таких людей и до, и после него.
– О да, Холмс, знавали. Барон Грюнер, доктор Ройлотт, Милвертон и множество других субъектов, не знавших, что такое мораль. Вероятно, им даже в голову не приходило, что их деяния преступны.
– Еще как приходило, мой друг. Они могут казаться безумцами, если сравнивать их с нами, но все до одного пребывали в здравом уме. Жадные – да, злые – да, но вполне отдающие себе отчет в том, что творят. И я никогда не уставал ловить их и отдавать в руки правосудия, в какой бы форме оно ни отправлялось.
– Но, Холмс, в конце концов вы все же устали.
– Нет, ловить их я не устал, но начал сомневаться в том, способен ли на это. Я чувствовал, что силы мои на исходе и промахи и учащающиеся ошибки грозят навредить моей карьере. Закончить практику в тот момент казалось наиболее разумным шагом. Но на покое я не бездействовал, как вам известно. Время от времени мне удавалось решить какое-нибудь дело, по поводу которого со мной консультировались, а потом, как мы уже вспоминали сегодня, через Майкрофта меня настойчиво попросили вернуться к работе и я возродился в обличье Олтемонта.
– У вас нет ощущения, что вы вышли в отставку слишком рано?
– Нет, такая мысль не посещала меня. Я просто продвинулся вперед, в иную жизнь. Пчелы, созерцание и одиночество – так непохоже на то, что окружало вас в годы отрешения от дел.
– И этих лет у меня было гораздо меньше, чем у вас. Только к шестидесяти пяти годам я начал подумывать о том, не пора ли отправиться на покой, но с другой стороны, возможно, медицина – призвание в большей степени, чем детективная деятельность.
– У меня нет никаких сомнений в этом, Уотсон.
– По-настоящему один я остался только в прошлом году. И это не то состояние, которое приносит мне хоть какое-то удовольствие. Я никогда не был волком-одиночкой и тяжело переношу отсутствие компании.
– В этом частично моя вина: я не связывался с вами так часто, как мог или как следовало бы.
– Нет никакой необходимости упрекать себя, никакой. В этом смысле я столь же виновен, как и вы. В конце концов, у каждого из нас была своя жизнь.
– Я рад, что у меня появилась возможность побыть здесь с вами сейчас, Уотсон.
– Возможность? Ваша фраза прозвучала так, будто вам требовалось чье-то позволение, чтобы прийти сюда.
– Простите, Уотсон, я имел в виду нечто иное. Приношу свои извинения за неточный выбор слова.
– Ваши извинения принимаются с благодарностью. Я счастлив видеть вас. Мы так давно не встречались.
– Очень давно.
– Испытываете ли вы сожаления, Холмс?
– Какого рода?
– Ну, любые… профессиональные, личные…
– Вы считаете, мне есть о чем сожалеть?
– Речь не о том, что я думаю. Мне казалось, что вопрос довольно простой, не так ли?
– Я совершал ошибки в жизни, Уотсон, и вы знаете о некоторых из них. Я принял несколько неверных решений. Свернул пару раз не там, где следовало. Но сожаления? Знаете, я не могу сказать, что о чем-то сожалею. И да, конечно, вопрос простой, но я испытываю затруднения с тем, чтобы дать на него столь же простой ответ.
– Кажется, я не требовал от вас простого ответа, Холмс!
– Ну, тем лучше, Уотсон. Если вы будете настаивать, то, скорее всего, я скажу, что сожалений у меня нет. Я прожил жизнь так, как того хотел, и неудачи, которые случались, не могут считаться причиной для сожалений. У меня нет иного выхода, кроме как остаться верным всем принятым мной решениям, поскольку они все исходили от меня и были частью меня. И потом, какой смысл в сожалениях?
– Вероятнее всего, никакого, но это не означает, что мы не можем их испытывать.
– А вы сами, Уотсон, сожалеете о чем-то?