Шесть бастионов сингулярности
Шрифт:
Уф, пронесло!
Наконец-то можно забиться в угол вагона, положить под голову рюкзак и притвориться спящей.
Девушка прикрыла глаза, на ее щеках появились черные штрихи – уловка, показывающая, что она закрыта для общения.
Свою жизнь она делила на четыре части. От первой, самой счастливой, почти не осталось воспоминаний, только разрозненные смазанные картинки и ощущение защищенности. И запахи, которые врезались в память навечно: масляной краски в студии мамы, роз – их кусты во множестве росли возле дома, свежеиспеченного печенья. Еще в детстве всегда светило солнце. Солнце в Петербурге – редкий гость, но почему-то у нее осталось ощущение,
Детские воспоминания приходили к ней во сне. Начинались они всегда одинаково. «Зоя! Зоя, иди сюда!» – звал ее женский голос. Затем ласковые руки обнимали ее и сажали на колени. А дальше начинала разворачиваться картинка. Обычно это была светлая студия с окнами до пола. Мольберт в углу с незаконченной картиной, большой стол с кипой эскизов, огромный стационарный монитор с подсоединенным к нему планшетом. И мамин смех:
– Зайка, ты испачкаешься в краске.
– Я хочу быть художником, как ты, – звучал в ответ детский голосок. – Я тоже буду рисовать волшебный город. Нет, не город, я нарисую целый мир, и мы будем в нем жить!
– Какой он, твой мир?
Зоя всегда просыпалась раньше, чем успевала услышать свой ответ. После таких снов на нее накатывала грусть. Она не сдержала обещание – не стала художником. Она ничего не создала, она научилась только красть и разрушать.
Иногда, гораздо реже, она оказывалась во сне на Дворцовой набережной и смотрела на Петропавловскую крепость, которую рисовала мама. Реальная крепость меняла очертания, плыла, подчиняясь кисти художника. Она ветшала, превращаясь в мертвыми руины, уходила под воду, чтобы вскоре всплыть, обернувшись сказочным замком.
Только почему-то в своих снах Зоя никогда не видела мамино лицо, сколько не пыталась рассмотреть.
Говорят, плохое врезается в детскую память ярче хорошего. Ее первое четкое, осознанное воспоминание было хуже некуда: дождь за окном и лицо отца, по которому, словно дождевые капли, катятся слезы. И голос, надломленный, убеждающий себя: «Надо жить, надо жить дальше». Так началась вторая часть ее жизни. Ее Зоя тоже помнила нечетко – была еще совсем крохой. События спрессовались в бесконечную больничную круговерть. Палаты, врачи, процедуры… Ей даже казалось, что больница стала их с отцом домом.
Постепенно больницы становились беднее и многолюднее, врачи уже не улыбались и не смотрели заискивающе в глаза отцу, зато он мрачнел и только крепче сжимал ее детскую ручонку.
– Папа, я поправлюсь? – спрашивала она отца.
– Конечно, Зайка, – отвечал он. – Разве может быть по-другому?
Но чем дальше, тем меньше уверенности слышалось в его голосе.
По малолетству Зоя не понимала, насколько серьезна ее болезнь, но была уверена: врачи лгут, обнадеживая отца. Она это чувствовала, научилась различать, когда взрослые говорят неправду. Болезненные процедуры она переносила без слез. Молчала даже тогда, когда было нестерпимо больно. Она не плакала, не хотела еще больше расстраивать отца. Его она жалела больше, чем себя, потому что чувствовала: до полного падения на дно безысходности ему осталось совсем немного.
Перемены к лучшему наступили, когда они в очередной раз сменили больницу. Отец вдруг изменился – в его глазах вновь появилась надежда. Вскоре они переехали в большой дом за городом, окна которого выходили в тенистый парк. Но ей не разрешали гулять по парку, она играла на крыльце, украшенном грустными гранитными львами, представляя себя дрессировщицей в цирке.
Потом была операция, после которой в ее голове поселился Локи. Еще до операции ей объяснили, что когда она проснется, то почувствует внутри себя присутствие другого существа – искусственной нейронной сети, которая поможет ей оставаться здоровой, но все равно чужое присутствие внутри оказалось для нее неожиданным. Они подружились. Более того. Локи стал вторым существом, которому она полностью доверяла, кому могла раскрыть душу. А после гибели отца – единственным.
Со смертью отца закончился второй период ее жизни. Ей никто не объяснил, что тогда произошло в лаборатории. «Несчастный случай», «трагическое стечение обстоятельств», «нам очень жаль, что так случилось, но надо жить дальше» – вот и все, что ей сказали. Локи тоже молчал. Не потому, что хотел скрыть истину, а просто «не владел информацией», хотя ей казалось, что он просто не хочет об этом говорить. Она и не настаивала. Конечно, по ее просьбе Локи мог подключиться к Сети и узнать подробности, но что-то всегда останавливало Зою от подобного шага.
Полгода она прожила у тети Лены, подруги отца, немолодой женщины с добрыми глазами, пока не произошла авария на дороге. Детская память избирательна, она не сохранила ни момента катастрофы, ни ее последствий. Даже саму поездку не помнила. Зоя пришла в себя уже в приюте среди незнакомых людей. Именно там она узнала, что ее постигла одна утрата – ей сказали, что тетя Лена погибла. Тогда-то и началась третья часть ее жизни.
В приюте Зоя держалась обособленно, ни с кем не дружила, но и ни с кем не ссорилась. Требования воспитателей и учителей выполняла, драчунов и задир сторонилась. О себе ничего не рассказывала, даже фамилию не назвала – Локи считал, ей лучше затеряться. И почти все время молчала. Поначалу ее пытались расшевелить, потом дразнили, называли умственно отсталой, но она никак не реагировала. И ее оставили в покое.
В четырнадцать лет у нее неожиданно прорезались способности к программированию. Конечно, по большей части тут была заслуга нейронной сети – именно она брала на себя самые зубодробительные задачки. А Зоя, видя, как Локи радуется каждой вылазке в виртуал, осваивала премудрость дальше. Вообще, без Локи она вряд ли выдержала. Нет-нет, со здоровьем как раз все было в порядке, нейронная сеть успешно справлялась, болезнь больше не давала о себе знать… Просто Зоя чувствовала себя очень одинокой, хотя и находилась среди людей.
Спустя год в ее скучной и монотонной жизни произошло знаковое событие: прямо во время урока Зою позвали в кабинет директора. В директорском кресле по-хозяйски развалился незнакомый пожилой китаец. Это был Хань Цю – глава триады и хозяин Юго-Запада. Маленькие умные глазки под нависшими веками оценивающе разглядывали девочку. Наконец он переменил позу и с едва уловимым акцентом вынес вердикт:
– Ты будешь работать на меня, я тебя покупаю.
Жизнь Зои вновь изменилась. Она больше не сидела за партой – школа для нее закончилась, теперь она набиралась опыта в виртуальных владениях триады. Уже через год она могла протестировать любую сеть на предмет уязвимости и получить удаленный доступ к чужому компьютеру. Через два – взломать сервер и запустить в систему червя. Однако методы социальной инженерии, значительно облегчавшие работу хакера, давались ей с большим трудом. Немного пококетничать, завести непринужденный разговор с незнакомым человеком, стащить бейджик для нее было куда труднее, чем написать утилиту или запустить «троянского коня». И, тем не менее, к восемнадцати годам Зоя стала лучшим хакером Хань Цю.