Шесть ночей. Он и она
Шрифт:
Руки, которым можно довериться.
– Китнисс? – Она вскидывает голову, слишком поздно сообразив, что давно уже молчит, просто рассматривает Гейла.
– Извини!
– Да ничего, смотри, сколько хочешь, – широко улыбается он, – мне не жалко.
Его глаза искрятся весельем, и среди той серости, в которой он живет, это похоже на луч света, пробившийся сквозь тугие тучи. Взгляд напарника такой теплый и ласковый, что Китнисс невольно улыбается в ответ; он протягивает ей чашку горячего чая, и, когда она принимает ее, кончики их пальцев соприкасаются. Ее словно
– Давай убежим…
– Что? – от неожиданности Гейл давится чаем.
– Ты сам говорил, что должно получиться! Помнишь? – она отставляет чашку на стол, готовая применить все свое скудное красноречие, чтобы убедить друга. – Тогда, перед Жатвой! Бежим в леса, насовсем…
По его лицу невозможно понять, о чем думает Гейл, он встает, и Китнисс повторяет за ним.
– Хорошо, давай убежим.
– Серьезно? – спрашивает Китнисс, не рассчитывавшая на легкую победу.
Он делает шаг вперед, хватает ее и поднимает, заставляя комнату перед глазами Китнисс закружиться. Гейл хохочет от счастья, и она, обняв его за шею, широко улыбается в ответ.
– У нас получится, – быстро говорит он, – непременно получится. Давай удерем навсегда, без оглядки! – Его голос подрагивает от возбуждения, а зрачки расширяются, почти прикрывая радужку.
– Уверен? – все еще не верит Китнисс. – Это ведь будет непросто, особенно с маленькими. Не хочу, чтобы через каких-то пару дней…
– Совершенно уверен, – твердо заявляет Гейл.
Он наклоняет голову, привлекая Китнисс еще ближе, прижимается лбом к ее и прикрывает глаза. Ему кажется, что он внезапно стал самым счастливым человеком на свете, его тело пылает, будто он превратился в печку. Китнисс, не переставая улыбаться, опускает веки, и их дыхание смешивается, превращаясь в одно на двоих. Пахнет костром, супом и подтаявшим снегом; между их лицами всего несколько сантиметров, и Гейл не замечает, как признание срывается с его губ.
– Люблю тебя, – понизив голос, шепчет он.
Китнисс распахивает глаза, выглядит удивленной, если даже не совершенно сбитой с толку.
– Я… – начинает она, но слова застревают в горле, а руки на его шее, еще недавно крепко обнимавшие, теряют нажим. – Спасибо, – глухо отвечает Китнисс, пряча взгляд.
Гейлу кажется, что ему всадили нож в самое сердце, он отпускает ее от себя и отходит в сторону; стоит, уставившись на огонь, и старается отрешиться от боли, заполнившей все его существо. А чего он, собственно, ожидал? Мечтал, что Китнисс рассыплется в ответном признании? Примет его чувства и позволит целовать ее губы, пока они оба не потеряют счет времени?
Китнисс растерянно смотрит ему в спину, понимая, что нужно что-то сказать, но, если она и сама не понимает того вихря эмоций, которые всколыхнули в ней слова напарника, то как же тогда она сумеет их растолковать?
– Гейл, я не в состоянии думать сейчас о мужчинах, – пробует Китнисс, – с той самой минуты, как Жатва выбрала Прим, все мои мысли пропитаны только страхом. Ни для чего другого просто нет места. Может, когда мы окажемся в безопасности, все будет иначе…
Он оборачивается, скользит взглядом по всему ее телу с головы до ног и снова возвращается к лицу.
– Ладно, посмотрим, – отвечает Гейл, проглотив досаду. – Маму придется долго уговаривать, но, думаю, она не откажется от нашего плана.
Китнисс чувствует, как неуловимо изменилась обстановка, – ощущение счастья улетучилось, уступив место отстраненности.
– Мою тоже, но я все ей растолкую. Объясню, что иначе нам конец.
– Она поймет, – убежденно говорит Гейл. – Мы с ней и Прим часто смотрели Голодные игры вместе. Мама тебе не откажет.
Сквозь единственное окно Китнисс видит, как снаружи сплошной стеной валит снег, застилая собой белесое небо: зима почти отступила и возвращается только в такие вечера, как этот, когда надежда борется с отчаяньем, словно подснежник пробивающийся к свету.
– Надеюсь, – кивает она. – Хеймитч тоже может заупрямиться.
– Хеймитч? – глаза Гейла расширяются от удивления. – Он что, должен пойти с нами?
– Иначе нельзя! Не могу же я бросить его и Пита, когда…
Гейл стонет, будто от боли, и качает головой.
– Может, еще половину дистрикта с собой прихватим? – рычит он.
Китнисс хмурится, складывает руки на груди.
– Если они останутся, Сноу замучит их до смерти, хотя бы для того, чтобы выяснить, где мы!
Воздух между ними едва не сверкает искрами, но Гейл не отступает:
– Семья Пита вряд ли бросит насиженное место – больше шансов, что они сдадут нас миротворцам. Если Пит не пойдет без них, что тогда?
Китнисс почему-то уверена, что Пит Мелларк ей не откажет, но вслух произносит:
– Значит, пусть остается.
– Ты готова уйти без него? – Гейл смотрит настороженно, его охотничьи инстинкты выискивают ложь.
– Чтобы спасти Прим и маму, да… – начинает Китнисс, – но… я сумею его убедить.
Он сжимает челюсти.
– А меня ты смогла бы бросить? – спрашивает Гейл с каменным лицом.
– Послушай, но ведь ты же согласился…
– Ну а вдруг, Китнисс? Ты ушла бы без меня?
Она смотрит на него с мольбой, а потом качает головой и отворачивается, слишком ясно осознавая ответ. На кончике языка крутится фраза о том, что без него она просто не решилась бы уйти: он слишком давно рядом, она чересчур привыкла на него рассчитывать – у нее есть только Гейл, которому можно доверять, как себе.
И все равно она не может произнести это вслух: слишком личное, до предела – ее.
– Нет… – шепчет Китнисс, – без тебя я бы… пропала в лесу.
Он щурится, скрежещет зубами, словно ожидал другого, надеялся, верил…
– Ладно, не важно: я в любом случае тебя не брошу. Куда ты, туда и я, – его взгляд теплеет. – Когда?
Китнисс смущается.
– Я еще точно не знаю, надо поговорить со всеми, убедить их. Как только снег сойдет – наверное, это лучшее время.
Гейл соглашается. Ему хочется снова заключить ее в объятия, почувствовать, какая Китнисс теплая и подарить ей собственную нежность, но его руки остаются на месте, а между ними – одиночество.