Шесть ночей. Он и она
Шрифт:
— Пит…
Гейл замирает как от удара, а его лицо превращается в суровую маску. Он еще надеется, что ослышался, но внезапные красные пятна стыда на щеках Китнисс не оставляют ему надежды.
Он убирает от нее руки. Садится, не глядя на ту, что целовал мгновение назад. Возникшая тишина слишком громкая, а нанесенная обида чересчур болезненна.
Китнисс широко раскрытыми глазами смотрит в другую сторону. Ей тошно от самой себя. Почему Пит? Причем тут он? Пит ей чужой! Не то, что Гейл. Пит — выбор Сноу, Гейл — ее собственный…
— Прости… Я не знаю, что на меня нашло…
Гейл не оборачивается, кажется, она даже не слышит его дыхания, только видит, как идеально выпрямлена мужская спина — она ранила его гордость, а он все еще храбрится, чтобы не потерять лицо.
— Гейл? — зовет Китнисс, но он продолжает молчать и, не мигая, изучает занавеску.
Она медлит, надеется, что Гейл ее остановит, и все-таки поднимается с постели, мнется с ноги на ногу.
— Я… До свидания… — шепчет она и делает шаг.
Гейл вскидывает руку и хватает ее за запястье, грубо, даже болезненно. Сжимает так, что, может быть, останутся синяки. И все равно он прячет глаза, ему стыдно за свою слабость.
— Это все… уже не важно, — наконец, произносит он. — Слишком поздно…
Китнисс не знает, что ответить. Запоздалый стыд накатывает на нее волнами, и ей действительно хочется сбежать. А еще хочется знать, что Гейл не злится.
— Ложись обратно, — то ли просьба, то ли приказ. — До утра еще несколько часов…
Китнисс сомневается, и он толкует это по-своему.
— Я тебя не трону, — выдавливает он, скривившись от усилия.
Они лежат на его узкой койке, так близко, что почти невозможно не коснуться друг друга, но каждый сдерживается. Их сон тревожный, рваный, кошмары бродят на кромке сознания и так и норовят показать свои пугающие образы.
Этой ночью они спасают друг друга от простого человеческого одиночества, и вместе с тем, еще никогда пропасть между ними не была так велика.
========== Осколки ==========
Комментарий к Осколки
включена публичная бета!
заметили ошибку? сообщите мне об этом:)
– 05 -
Гейл прикрывает глаза и трет лоб. Он устал, он не думал, что война такая. Здесь, кажется, воздух пропитан запахом смерти, или дело в нем самом? После того, как стоя на обрыве, Гейл смотрел на огонь, пожирающий родной дистрикт, запах горелого человеческого мяса преследует его и днем, и ночью.
Война лизнула Гейла слишком сильно: кожа в подпалинах, в плече плохо заживающая дыра от капитолийской пули. Пит-переродок, Китнисс сходит с ума… Он проводит рукой по лицу, запускает пятерню в волосы – влажные, холодные. У него появились глубокие морщины, а губы, кажется, разучились улыбаться.
Ему тошно: война высасывает все силы, буквально вынимает душу.
Ему тесно: в Тринадцатом он ощущает себя запертым зверем. Серость бетона угнетает Гейла больше, чем дырявые стены старого дома в Шлаке.
Ему одиноко. Да так, что временами становится трудно дышать. Хейзел и младшие в относительной безопасности, накормлены и ухожены. Китнисс он не нужен…
В нем так резко перестали нуждаться, что это смущает, и внутри расползается дикая пустота, кусачая и недобрая. Гейл отчетливо понимает, что если сейчас не справиться с этим, то уже навсегда проиграет свою собственную битву.
Он старается! Живет по расписанию, набитому на запястье, проводит каждую свободную минуту в научном центре, занимает руки и голову – применяя навыки и опыт охотника, пытается усовершенствовать оружие, которое используют в Тринадцатом. Работает над созданием новой ловушки, способной переломить ход войны, – Гейл хочет, чтобы все закончилось, чтобы небо над головой перестало пестреть от дыма взрывов, уносящих все новые жизни повстанцев.
Гейл смотрится в остроугольный обрубок зеркала, который тайком прихватил с собой во время последней вылазки в Двенадцатый. Дома больше нет, выгорел дотла. А из отражения смотрит незнакомец: десяток мелких шрамов на щеках, и глаза – будто и вовсе не его, впалые, затравленные. Гейл в хорошей физической форме: многие часы он отжимается, бегает, тренирует рукопашную, а потом еще раз, все по кругу. Он солдат армии Тринадцатого, винтик в боевой машине, которая разгромит Капитолий и уничтожит существующий режим. Гейл верит в победу, не может не верить: только вспышки праведной ярости, возникающей, едва пальцы касаются автомата, поддерживает его на плаву.
Гейл отходит к кровати, забирается под одеяло и долго лежит, глядя в потолок. Тусклая лампа над головой, то и дело, моргает, погружая комнату в кромешную тьму, а потом разливая вокруг желтый свет. Зябко. Сон никак не идет, зато воспоминания одолевают, как непрошеные гости.
Пит Мелларк.
Их судьбы переплелись сложным узором. Гейлу не нравится чувство сострадания, рождающееся в душе каждый раз, стоит только подумать о сыне пекаря. Ему привычно считать его почти врагом – городским, беспомощным парнем. Соперником. Но Гейл рисковал ради него жизнью, когда под покровом ночи сел в планолет, отправляющийся в один конец…
Странно все вышло. Пит любил Китнисс. Теперь он ее ненавидит. Гейлу бы порадоваться, но ничего подобного нет. Мелларку вывернули мозги. Каково это, перестать быть самими собой? Сомневаться, бояться, не отличать правду от видений, всунутых в твою голову?..
Тихий, но настойчивый стук привлекает внимание Гейла, заставляет его подняться. Сверху вниз он смотрит на Прим, неловко мнущуюся на пороге.
– Привет, малыш, – тепло улыбается Гейл. – Почему ты бродишь так поздно?
Девочка глядит на него, тонкими пальцами сжимает ткань неизменного больничного фартука.
– Китнисс снова не пришла…
Он хмурится, злится, хлопает открытой ладонью по бетонной стене. Глаза его сами собой прикрываются – Гейл не хочет, чтобы Прим заметила эмоции, сменяющие друг друга: где-то там, в самой глубине, настоящее отчаянье – переливается мрачными красками, холодит.
– Я найду ее, – голос не выдает нервного напряжения, сковывающего конечности, но от Прим, кажется, ничего невозможно скрыть – она не по возрасту взрослая, а голубые глазищи видят то, о чем хочется промолчать.