Шесть тетрадок
Шрифт:
— Умру! — приговаривала блондинка.
А Милочка, строгая и неприступная Милочка-Матрёшка, которая и улыбалась редко, заливисто смеялась, закинув голову и хватала себя за живот.
— Под страхом смерти! — крикнула Милочка. — Спасайте женщину!
И снова они хохотали.
Мишка растерянно переводил глаза с одного на другого. И в это время открылась страшная маленькая дверь, выглянуло озабоченное лицо женщины, два клочка бумаги были пришпилены к её волосам.
— С ума сошли? — спросила она. — У меня от ваших воплей проявитель
— Вы живая? — обрадованно бросился к ней Мишка.
— Наполовину, — серьёзно ответила она. — Столько дел, просто пережить невозможно. А что?
Она уставила на него свои замороченные глаза.
— Там написано «не входить», — забормотал Мишка. — А вы вошли. И я думал…
— Милый ты мой! — Женщина обняла Мишкину голову. — Беспокоился.
Все перестали смеяться. Тихоталь отдувался:
— Ох, нет сил. Ну, историк. Уморил редакцию. — Он снова закутал голову шарфом и закричал в телефон: — Тринадцатая? Давай отчёт! Собрание! Совещание!
Женщина с листочками отпустила Мишкину голову и сказала:
— Фотолаборатория там, за дверью. И больше ничего. Никакой опасности.
— А смертельный плакат зачем? — спросил Мишка.
— Да они же иначе не понимают. — Она показала на всех. — Будут дверь открывать, засветят плёнки. Фотолаборатория. Понимаешь? Это я написала им для памяти. — Она кивнула на череп. — И нарисовала сама. Страшный, правда? Фотолаборатория — самое главное место в редакции. Вырастешь, поступай работать фотокорреспондентом.
— Нет, — сказал Мишка тихо. — Я хочу, как Мельниченко.
— Дело твоё, — сказала она и ушла в свою фотолабораторию.
Брюнетка крикнула вслед:
— Ольга Сергеевна, не забудьте мне снимок — новый вагон метро. Мельниченко велел!
— Я никогда ничего не забываю, — ответила Ольга Сергеевна и приколола к рукаву новую бумажку.
— А где Мельниченко? — спросила Милочка.
— Я здесь, — ответил голос из-за шкафа.
Мишка пошёл к шкафу. Он увидел Мельниченко, который почему-то надевал ботинок. Рядом стояли большие резиновые сапоги с отворотами. На гвозде висела брезентовая спецовка, вымазанная засохшей глиной.
— Мишка, ты что? Мы давно не виделись с тобой.
Мельниченко кончил зашнуровывать ботинок и теперь стоял рядом с Мишкой. Его голова возвышалась над шкафом. Какой он высокий, Мельниченко. Высокий человек Мельниченко, и шаги у него большие, как у всех высоких. И плечи широкие, особенно если на них натянуть метростроевскую куртку, в ней любой человек выглядит богатырём. Потому что эта куртка не какая-нибудь, а метростроевская. И тут наконец Мишка всё-всё понял. Ну конечно, это был Мельниченко! И в первый раз — Мельниченко, и во второй — Мельниченко. И каждый раз Мишка гонялся за Мельниченко!
— Мишка, что ты сегодня какой-то ошарашенный? Пойдём в буфет сосиски есть. Пошли, пошли.
Он пошёл вверх по узкой лестнице. Мишка шёл сзади.
— Вы спецовку надеваете, когда идёте в шахту?
— Конечно. Там без спецовки
А Мишка хохочет и не может остановиться. Как он мчался за своим другом и кричал: «Дядя! Дядя! Постойте! Подождите!»
И никак не мог догадаться, кто этот дядя.
Они сидят за столиком. Мельниченко подвинул Мишке белую баночку с горчицей. Мишка затряс головой:
— Нет, я горчицу не ем. Горькая.
— Забыл, дети горчицу не любят. Доедай сосиски. Лимонаду хочешь? У меня денег много, я утром получку получил.
Мишка пьёт лимонад, иголочками колет в горле, пузырьки взбегают по стенке стакана.
Первый человек на метро
Катя в третий раз подогревает чайник, а отец всё не приходит с работы. Вдруг на шахте какая-нибудь беда? Лучше об этом не думать. Мало ли почему человек задерживается на работе? Может, собрание. Или поговорить с кем-нибудь захотел. Что же ему, и поговорить нельзя?
Шаги за окном. Отец! Нет, шаги прошлёпали по весенней луже и затихли. Опять шаги? Нет, это не шаги, это ветки старого дерева стучат по раме.
Катя снова ставит чайник на керосинку.
Керосинка стоит в углу на табуретке. За слюдяным окошечком жёлтый огонь. Маленькое слюдяное окошечко, как в доме, про который рассказывал старый историк. Древние дома на Красносельской, слюдяные окна у богатых людей.
Чайник опять начинает шуметь. От керосинки в комнате теплее.
— Ждёшь меня? А я вот он, пришёл.
Отец входит в комнату. На шапке капли дождя, лицо мокрое.
— В метро лозунг: «Чтобы не капало!» А на улице капает вовсю. Весна! Я уже отвык от сырости, в тоннеле чистота.
— Что так долго? — спрашивает Катя. — Собрание было?
— Собрание. Такой разговор горячий. Знаешь, кто главные люди на метро?
— Проходчики, — уверенно отвечает Катя.
— Были проходчики. Теперь, когда всю трассу прошли, теперь уже не проходчики. Поем, расскажу, кто первый человек на метро. Что у нас? Картошка? Прекрасно!
Катя достаёт из-под подушки горячую кастрюлю, завёрнутую в толстый платок. От картошки в «мундирах» идёт густой пар. Отец посыпает картошку крупной солью, ест не спеша. Горка кожуры растёт на краю стола.
Потом он долго пьёт чай, крепко хрупает сахаром. А Катя сидит напротив и смотрит, как он пьёт чай. Хорошо, когда отец дома.
— Как дела в школе? — спрашивает отец.
— Хорошо. Составили словарик метро, нам Антонина Васильевна велела. Что такое кессон, что такое тюбинг. По арифметике я «хор» получила. А в нашей истории метро уже шестую тетрадку дописываем. Пучков вчера опять с Мишкой поругался. Он на Мишку: «Как сейчас дам — отлетишь!» А Мишка ему: «Сам отлетишь». Собрались драться, пришла Антонина Васильевна, их разняла и разогнала по разным углам.