Шесть тетрадок
Шрифт:
Когда они одни дома, она всё-таки Асю ругает. Не послушалась мать, своенравная. А когда заходит кто-нибудь посторонний, она гордится, что у неё такая дочь, и всем показывает значок ударника».
А вот Пучков. Мишка вчера видел, как в школьной библиотеке Пучков листал подшивку «Пионерской правды» и что-то выписывал. Мишка не стал к Пучкову подходить. Очень ему нужно подходить.
«Было мало мраморщиков — всего восемь стариков. Раньше они отделывали мрамором особняки богачей. Молодых метростроевцев прикрепили к ним учиться мраморному делу. Старики важные, говорят:
— В один год не научишься. Мы долго учились, и вам придётся долго учиться.
А молодые неумелые, но поворотливые. Старики дыры в мраморной плите пробивают вручную, а ученики поставили электродрель. Старики крутят крючья вручную, а молодые приспособили тиски.
Понравились молодые ребята этим старикам, видят, что голова у них работает. Стали учить от души.
Папа говорит, что мраморщиками стали те, кто раньше был проходчиком, потом крепильщиком, потом — бетонщиком. А когда метро стали нужны мраморщики, они стали учиться на мраморщиков».
«Стих.
Кто там беспокоится, что метро обвалится? Могут успокоиться! Вовсе не обвалится! Будем все кататься, взрослые и дети! Наше лучшее метро, лучше всех на свете!»В стихотворении Леденчика на этот раз было много восклицательных знаков. И пускай это были не очень хорошие стихи, Мишке понравилось, что они весёлые и боевые.
Вечное перо
Мишка пишет свою страницу про историю московских улиц.
«В Охотном ряду торговали разными съестными припасами: мясом, рыбой, мёдом.
Крымская площадь. Там проезжали посланники крымского хана».
Чьи-то лёгкие шаги слышит Мишка. Дверь открывается, в класс входит Таня Амелькина. Может быть, ему это снится? Разве так может быть? Вечер, синие окна, от печки в углу идёт тепло. На улице, где-то далеко, звонкий голос кричит:
— Воображала, хвост поджала!
А в класс входит сама Таня Амелькина.
— Что ты, Мишка, на меня смотришь, как будто с неба свалился?
— Это ты с неба свалилась, — отвечает Мишка.
Таня смеётся, и Мишка смеётся. И вдруг Мишка перестаёт чувствовать себя неловким и глупым. Раньше он при Тане всегда становился глупым и неловким. А сейчас он почему-то знает, что всё, что он скажет, будет к месту. Всё, что сделает, будет хорошо. Такой уж он человек складный, этот Мишка.
— Ой, как ты много написал! — говорит Таня и садится рядом. — Ты, Мишка, молодец. Но и я тоже много написала. И про Асю, знатную бетонщицу. А ещё про инженера из Америки. У него, Мишка, есть вечное перо. Я сама видела, честное слово.
— Подумаешь, какое дело, — отвечает Мишка. — У Мельниченко тоже есть вечное перо. И я, когда вырасту, себе обязательно куплю вечное перо. И тебе тоже, если ты захочешь.
— Купи, — тихо говорит Таня. Ресницы у неё дрожат, как крылья чёрной бархатной бабочки.
Истопница тётя Нюра входит в класс и начинает ругаться:
— Сидят, как два голубя сизых! Дня им мало.
Какая она славная, тётя Нюра: толстая, нос картошкой и голос зычный.
— Домой, домой! Полуночники. Исторические факты небось давно записали. Домой!
Они идут по переулку. Снег не скрипит от шагов, мороза нет и, наверное, больше не будет. Мишка опять где-то потерял варежки, а рукам тепло. Скоро весна. Пахнет рекой. На низкой крыше висят бахромой сосульки. Мишка сшибает их ребром ладони — и хрустальные осколки сыплются к Таниным ногам в чёрных тупоносых ботиках.
— Если Пучков увидит нас вместе, он тебя совсем задразнит, — говорит Таня.
Пучков? Погодите, кто такой Пучков? Ах, Пучков. Этот несчастный Сашка Пучков. С ним, беднягой, Таня Амелькина не сидела сегодня в пустом классе, не с ним она листала общую тетрадь. И не с ним рядом идёт по сонному переулку.
— Пускай дразнит, — говорит Мишка. А сам думает: «Пускай даже лупит сколько хочет. Всё равно не страшно».
Бумажный мячик на резинке
В наш двор пришёл китаец.
Несколько дней назад приходил стекольщик с большим плоским ящиком. Стекло блестело, а стекольщик кричал на весь двор:
— Кому вставлять стёкла? Кому стёкла вставлять?
Ещё приходил старьёвщик — старик с серой бородой. Он тоже кричал, только слова были другие: «Старьё берём!»
Мы так и звали его: «Старьёберём».
Бывал в нашем дворе низенький весёлый точильщик: «Точить ножи-ножницы, бритвы править!»
Но лучше всех был, конечно, китаец.
У китайца маленькое жёлтое лицо, синие штаны и широкая синяя рубаха без ремня.
Вот он встал посреди двора и закричал высоким резким голосом:
— Бутылки берём!
Потом помолчал немного, хитро посмотрел на нас и крикнул вверх, в небо:
— Игрушки даём!
Он мог и не кричать. Мы и так знали, что у него в мешке разрисованные, лакированные, самые красивые на свете игрушки. И любую игрушку можно получить бесплатно, если сдать китайцу бутылку. «Бутылки берём! Игрушки даём!»
— У нас дома целых две бутылки, — сказал Сашка Пучков и побежал к себе на второй этаж.
Всё-таки плохо, когда папа совсем непьющий. Ну что у нас дома? Одна-единственная бутылка с постным маслом. Я и сейчас будто вижу эту бутылку — она гранёная, а вместо пробки — бумажка. Бутылка стояла в кухне на окне.
Китаец ждёт посреди двора, где мы всегда считаемся перед игрой. «Заяц белый, куда бегал?..» Он опустил серый мешок на землю у своих ног, он играет ярким, сверкающим мячиком.
Бумажный мячик, набитый опилками. Сказочное чудо, живое и разноцветное. Юркий живой бумажный мячик.