Шестая Бастионная
Шрифт:
Он шевельнулся, но голову не поднял. Проговорил полушепотом:
– Вам-то что…
Тут не было ни грубости, ни желания огрызнуться. Просто горькая досада: какой, мол, прок от ваших вопросов?
Я придвинулся к нему на два сантиметра.
– Как «что»? Просто увидел, когда мимо шел…
– Ну и шли бы… – опять всхлипнул он.
– Интересно ты рассуждаешь. У одного человека слезы, а другой, значит, топай мимо, как на прогулке…
Мальчик всхлипнул сердито и решительно. Нагнулся еще ниже, дернул к себе ранец. Потом быстро
– Ну и что? Ну и топают сколько угодно.
– Дело хозяйское. А я вот не могу, характер такой дурацкий, – с досадой сказал я (было ясно, что в клуб опоздаю).
Он сел прямо и наконец посмотрел на меня.
Галстук не помог, глаза все равно были мокрые. В них я не заметил ни капли неловкости за слезы. Эти серые мальчишкины глаза неприступно щетинились белыми ресницами, на которых блестели крошечные брызги.
Нет, не получилось разговора, не сумел я. Что-то не так сказал… Мальчик поднял ранец, застегнул, стал просовывать под ремешки руки. На меня опять не смотрел.
– Не уходи, – попросил я. – Может, я смогу тебе помочь.
Он равнодушно качнул головой:
– Никто не поможет.
– А все-таки, – сказал я с осторожной настойчивостью. – Сперва кажется, что никто, а потом находится выход… Ты ведь не знаешь, что я могу.
Мальчик опять взглянул мне в лицо. Мигнул. Чуть свел маленькие выгоревшие брови. Как-то иначе он сейчас глядел. Помягче. Даже чуточку улыбнулся.
– Время-то вернуть все равно не можете.
"Время вернуть не могу", – подумал я. Но не признался в этом и спросил:
– А зачем?
Он как-то еще больше обмяк, бросил опять ранец и сказал с грустной доверчивостью:
– Потому что вот так получилось… Все пошли на экскурсию на крейсер, а меня – домой… Теперь все равно ничего не поделать, потому что давно ушли.
Вот оно что… Как же мальчишке хотелось на корабль, если дело дошло до слез!
Я мысленно прокрутил в голове список всех знакомых, которые имеют отношение к флоту. И тех, у кого родственники и знакомые имеют отношение.
– С этой экскурсией и впрямь дело безнадежное. Но я могу договориться! Чтобы тоже на крейсер или на какой-нибудь эсминец. Или хочешь на яхту? Большая яхта – это целый парусный корабль! И прокатиться сможешь!
Глаза у него быстро высыхали. Но ответил он серьезно и грустно:
– Да нет… Не в этом же дело.
– А в чем? Обидно, да?
Он ничего не сказал, только бровями шевельнул: и обидно, мол, и еще есть причины, сразу не объяснишь. Потом улыбнулся:
– А я вас помню.
– Да ну? – обрадовался я. Но не удивился. Мне приходилось встречаться с ребятами в десятках здешних школ.
– Вы в нашем классе выступали. В прошлом году.
– А в какой школе?
– Да не в школе. Мы в библиотеку приходили.
В Центральной детской библиотеке я встречался со школьниками множество раз. И чаще всего с третьеклассниками. Почему-то
– Вы нам сказку про ржавых ведьм рассказывали… – напомнил мальчик.
– А-а! – сказал я. Про ведьм я рассказывал неоднократно. Но чтобы подержать разговор, я «вспомнил»: – Ты, кажется, тогда еще вопрос задал: "Скоро ли эту сказку напечатают?"
– Нет… – мальчик улыбнулся чуть снисходительно. – Я вопросов не задавал, я позади всех сидел… Да вы меня все равно не вспомните, нас вон сколько было. А меня даже на карточке нет.
– На какой карточке?
– Ну, мы тогда фотографировались вашим аппаратом помните? Вы потом Тамаре Ивановне карточки для всего класса прислали.
Я вспомнил наконец! Вспомнил молодую и веселую Тамару Ивановну, ее шумный класс, толстую девочку Лену, которая сочиняет стихи, белобрысых близнецов Женьку и Федю, высокого тоненького Кирилла, который читал свой смешной рассказ про непослушную кошку… Но всех разве упомнишь!
– А почему тебя нет на карточке?
– Да так… Я не люблю сниматься, всегда какой-то смешной получаюсь… Наши ребята на заборе расселись, я за акацию задвинулся. Только ноги получились, которые из-за веток свесились.
– Ну вот, посмотрю на снимок и буду теперь знать – это ты сидишь за акацией, твои башмаки торчат.
– Ага… У меня один сандаль расстегнулся и еле на ноге висел…
Мне что-то смутно вспомнилось… Стоп…
– Слушай-ка, а на других снимках тебя нет? Мы ведь тогда много щелкали.
– На одном есть, только вдалеке. Там, впереди, Ленка Ловицкая стоит, у которой стихи, помните? И еще девчонки. А я сзади, на турнике вниз головой. А Тамара Ивановна меня поймать хочет…
– Да! – сказал я. – Она боится и кричит: "Ну-ка, слазь! Шею свернешь, Сандалик!.." Это ты Сандалик?
Он шмыгнул носом, неловко заулыбался и кивнул.
Сейчас я уже хорошо помнил тот веселый час в просторном дворе библиотеки. Озорной стук подошв, смех, боевые кличи мальчишек, визг девчонок. И оклики наперебой: "Саньчик, Сандалик! Светку держи, она мою брызгалку стащила!.. Сандалик, иди к нам!.. Сандалик, тебя Тамара Ивановна зовет!"
Теперь мы были, можно сказать, давние знакомые.
– Сядем, Сандалик.
Он послушно сел рядом со мной на камень.
– Веселое у тебя прозвище. Ребята придумали?
Сандалик улыбнулся, кивнул. Но тут же насупился, сорвал сухой стебель, стегнул им по камню, сказал неохотно:
– Только это еще давно, в старой школе. А сейчас мы переехали, тут недалеко. И школа другая…
И сразу стало понятно, что не в радость Сандалику этот переезд и новая школа. И что хотя он отвлекся разговором, но обиду свою и слезы свои помнит.
Я спросил поспешно:
– Ну, а как все-таки насчет яхты? Устроить?
– На яхту я и так могу. Меня папины знакомые обещали взять…