Шестьдесят братьев
Шрифт:
Все старались дать свое объяснение, но ни одно объяснение не удовлетворяло.
Пионерка Катя Мотова высказала предположение, что собаку съели мухи.
Конечно, над нею посмеялись.
— Ты, Мотова, еще в профессора не годишься.
Крестьяне ушли поздно.
Ночью, когда уже лагерь затих и половина пионеров спала крепким сном, где-то далеко, далеко начался странный воющий хохот. Он вдруг сделался очень громким, а потом затих, перейдя в какой-то жалобный стон.
— Слышали?
— Слышали.
Сердца
Но потом, как ни слушали — ничего не слыхали, кроме далекого лая собак на деревне, да еще гармошки, упрямо выводившей за рекою одну и ту же песню: „Эх ты береза, ты моя береза“.
X. ФАБРИЧНЫЙ АРТЕЛЬЩИК ФОКИН
Прошло несколько дней.
За обычной работой пионеры позабыли об удивительном случае с собакой.
Разразилась сильная гроза, и на водяной мельнице снесло плотину.
Выдалась славная работа — помогать ставить плотину. С утра до вечера копошились пионеры возле взрослых рабочих.
Те сначала их шугали, а потом похвалили; не всех, а некоторых: хорошие, мол, будут работники.
Ставить плотину дело трудное и интересное.
Через три дня только все снова наладили. Мельничиха испекла пионерам пирогов, да таких вкусных, что они никогда таких не ели. А особенно было приятно, что пироги эти они заслужили.
Андрюша, Коробов и Тимов возвращались в лагерь.
Они отстали от других пионеров, залюбовавшись пестрой сойкой, которая в дубовой рощице клевала жолуди.
Уж вечерело, над рекой поднялся туман. Далеко на фабричных часах пробило девять раз.
Вдруг по дороге раздался бешеный лошадиный топот и крики.
С невероятной скоростью мчалась лошадь, по-видимому на смерть перепуганная, таща и швыряя из стороны в сторону двухместный шарабанчик, в котором сидели двое мужчин.
Один из них откинулся назад и что было силы сдерживал обезумевшую лошадь, другой тонким голосом кричал „тпру“, но все это нисколько не останавливало бешеную скачку.
Шарабан пронесся мимо пионеров, затем послышался треск, и все полетело кувырком: и лошадь, и экипаж, и люди.
Наступила тишина, лишь лошадь хрипела и билась.
— Это фабричный артельщик Фокин, — воскликнул Коробов, — Надо помочь ему.
Они подбежали, но оба седока уже встали и осматривали лошадь.
— Две ноги сломала, — воскликнул Фокин с досадой. — Ах ты, чорт эдакий! — Затем, видя, что лошадь страдает, он вынул из кобуры наган, приложил ей к уху и выпалил.
Словно сотни выстрелов прокатились по лесу и заглохли где-то далеко за рекою.
Лошадь вытянулась и замерла на месте.
— Готово! — произнес Фокин. — Ведь вот оказия.
— Ребята, — произнес его спутник, — вы пионеры что ли?
— Пионеры.
— Лагерь далеко?
— Вон там — рукой подать.
Они вытащили из шарабана два чемодана.
— Чорт его знает! — ругался Фокин, — опоздали на пятичасовой, гнали во-всю чтоб засветло добраться и вот, пожалуйте. А ведь до фабрики еще три версты.
— А с чего она понесла-то? — спросил Коробов, с жалостью глядя на красивую кобылу.
— А кто ж ее знает вдруг зафыркала, захрипела, словно лешего почуяла, и драла… Никаким способом нельзя было удержать… Знаете что (он переглянулся со спутником), мы у вас в лагере заночуем. А то… у нас тут поклажа. А завтра на рассвете вы нам раздобудете телегу. Идет?
— Идет.
— Экая ведь досада. Чудная лошадь. Бедняга! Обе передние ноги. Тьфу… Хорошо еще револьвер при себе. А то бы мученья сколько было. Это все через тебя… С тобой, Лукьянов, всегда казус. Двадцать два несчастья.
Спутник усмехнулся.
— Глупое суеверие, простительное бабам.
Фокин был плотный человек с усами, в кожанной куртке и блестящих сапогах.
Его спутник был, напротив, худ и тщедушен, но вид он имел весьма добродушный. Он все время пощипывал свою жиденькую бороденку.
— Так примете в лагерь-то?
— А то как же! Гости.
Они двинулись.
В чемоданах что-то позвякивало. Они, должно быть, были тяжелые, ибо Фокин и Лукьянов все время перекладывали их из руки в руку.
Пионеры догадались, что лежит в чемоданах, но молчали. Известно, зачем фабричный артельщик в город ездит. Не за старым железом.
Фокин и Лукьянов шли, впрочем, с таким видом, что в чемоданах именно какая-нибудь никому ненужная дрянь. Это уж была их система. Иной раз они возили деньги и просто в мешках, чтоб не так было заметно.
Коробов, подходя к лагерю (костры уже горели), увидал сидевшего на корточках перед огнем какого-то очень обтрепанного человека с лицом, обросшим щетиною.
Он что-то рассказывал слушавшим его пионерам.
Лицо этого человека как-то не очень понравилось Коробову. Он повернулся, чтоб поделиться своим впечатлением с Андрюшей, но тот куда-то исчез.
— Здравствуйте, — сказал Фокин, входя в полосу света, — мы к вам в гости, вот я и Лукьянов.
Вожатый отряда Смирнов сказал:
— Ну, что ж, очень хорошо.
Они подсели к огню, небрежно поставив на землю чемоданы.
Все догадались, но никто не спросил, что они везут.
— А это кто? — тихо спросил Коробов у Мотовой, кивая на незнакомца.