Шестёрки-семёрки (сборник)

Генри О.

М-р Харгрэвс хорошо воспользовался благоприятным для него случаем. Он уловил в совершенстве мелкие особенности речи, акцент и интонации майора, а также и его напыщенную вежливость, — преувеличивая все для нужд сцены. Когда он исполнил удивительный поклон, который, как наивно воображал майор, был верхом всех приветствий, публика внезапно разразилась громкими аплодисментами. Мисс Лидия сидела неподвижно, не смея взглянуть на отца. Иногда ближайшей к нему рукой она закрывала щеку, как бы пряча улыбку, которую не могла вполне подавить, несмотря на возмущение. Кульминационного пункта имитация Харгрэвса достигла в третьем

акте. Это была сцена, где полковник Кальхун принимает нескольких соседей в своей «берлоге».

Стоя у стола, посреди сцены, окруженный друзьями, он говорит тот неподражаемый, характерный, бессвязный монолог, который так известен по «Цветку Магнолии»; в то же время он ловко приготовляет мятный напиток для гостей.

Майор Тальбот, сидя спокойно, но бледный от негодования, слышал, как передавались его лучшие рассказы, как излагались его любимые теории и темы, и как заменены, преувеличены и искажены основы его «Анекдотов и воспоминаний».

Его любимый рассказ о дуэли с Рэсбон Кульбертсоном также не был пропущен и передан с большим огнем и увлечением, чем это делал сам майор.

Монолог кончался изысканной, очаровательной, маленькой лекцией об искусстве делать мятный напиток, иллюстрируемой действием. Тут тонкое, но яркое искусство Тальбота было воспроизведено до мельчайших подробностей, начиная с его изящного обращения с душистой травой («на одну тысячную часть больше давления, джентльмены, и вы вытянете горечь вместо аромата из этого дарованного небом растения») до заботливого выбора соломинок.

По окончании этой сцены в публике поднялся неистовый гул одобрения. Изображение типа было настолько точно, верно и полно, что главные персонажи в пьесе были забыты. После повторных вызовов Харгрэвс появился пред занавесом и раскланялся, при чем его еще мальчишеское лицо радостно горело от сознания успеха.

Мисс Лидия, наконец, повернулась и взглянула на майора. Его тонкие ноздри двигались, как жабры у рыбы. Он оперся обеими дрожащими руками на подлокотники кресла, собираясь встать.

— Пойдем, Лидия, — сказал он негодующе: — это ужасное кощунство!

Прежде, чем он успел встать, она толкнула его обратно на место.

— Мы останемся до конца, — заявила она. — Неужели же вы хотите сделать рекламу копии, показав оригинал камзола? Таким образом, они остались до конца. Успех Харгрэвса заставил, очевидно, его поздно лечь, так как на следующий день он не появился ни к завтраку, ни к обеду. Около трех часов дня он постучал в дверь майора Тальбота. Майор открыл ее, и Харгрэвс вошел с полными руками утренних газет, — слишком поглощенный своим успехом, чтобы заметить что-нибудь необычное в поведении майора.

— Я их всех вчера ночью захватил, майор, — начал он, ликуя. — Я пожал обильную жатву и еще увеличу ее, так как я надеюсь… Вот что напечатано в «Почте»:

«Концепция и изображение южного полковника прежнего времени, с его бессмысленным велеречием, эксцентричным нарядом, причудливыми выражениями и фразами, съеденной молью фамильной гордостью и, в действительности, человека с добрым сердцем, строгим чувством чести и милой простотой — является лучшим воспроизведением характерной роли на современной сцене. Сюртук полковника Калхуна сам по себе — гениальное произведение. М-р Харгрэвс захватил публику.»

— Как вам это нравится, майор? Недурно для дебютанта?

— Я имел честь, — голос майора звучал зловеще холодно, — видеть ваше замечательное исполнение сэр, вчера вечером.

Харгрэвс смутился.

— Вы были там? Я не знал, что вы… я не знал, что вы любите театр. Послушайте, майор Тальбот, не обижайтесь. Я сознаюсь, что получил от вас много ценных сведений для этой роли. Но ведь это тип, а не личность. Доказательство тому — впечатление, произведенное на публику. Ведь половина театра — южане; они узнали знакомый тип.

— М-р Харгрэвс, — сказал майор, продолжая стоять. — Вы нанесли мне несмываемое оскорбление, выставив меня в смешном виде. Вы возмутительно злоупотребили моим доверием и гостеприимством и отплатили злом за добро. Если бы я был уверен в том, что вы обладаете хоть малейшим понятием о том, что такое поведение дворянина, и имели бы на то право, я бы вызвал вас на дуэль, несмотря на мою старость. Прошу вас оставить комнату, сэр.

Актер казался немного растерянным и, как будто, не мог понять полное значение слов майора.

— Мне, право, жаль, что вы обиделись, — сказал он с сожалением. — Мы здесь, на севере, смотрим на вещи иначе, чем вы, южане. Я знаю людей, которые откупили бы полтеатра, только бы их личность была выведена на сцене, и публика могла бы узнать их.

— Они не из Алабамы, сэр, — надменно произнес майор.

— Может быть, и нет. У меня очень хорошая память, майор. Позвольте мне привести несколько строк из вашей же книги. В ответ на тост, произнесенный на банкете в Милледжевиле, кажется вы сказали и намерены были напечатать следующие слова:

«У северянина совсем нет чувства или пыла, за исключением случаев, когда чувства могут быть использованы для его коммерческих выгод. Он перенесет без злобы всякое покушение на честь, как его собственную, так и дорогих ему людей, если это покушение не имеет следствием крупную денежную потерю.

Когда он благотворительствует, то дает щедрой рукой, но об этом надо кричать повсюду и записать на меди…»

— Как вы думаете, это изображение лучше, чем изображение полковника Кальхуна, которого вы видели вчера?

— Это описаиие. — ответил майор, нахмурившись, — имеет свои основания. Некоторое преу… ширина должна быть допущена в публичных речах.

— И в публичной игре! — возразил Харгрэвс.

— Это совсем не то, — настаивал неумолимо майор: — это была личная карикатура. Я безусловно отказываюсь пренебречь этим, сэр.

— Майор Тальбот, — сказал Харгрэвс с пленительной улыбкой, — мне хотелось бы, чтобы вы поняли меня. Мне хотелось бы, чтобы вы знали, что у меня и в мыслях не было оскорбить вас. В моей профессии мне принадлежит весь мир. Я беру, что хочу и что могу, и возвращаю все это со сцены. Теперь, если хотите, оставимте это дело. Я пришел к вам по другому делу. Мы несколько месяцев были хорошими друзьями, и я хочу рискнуть еще раз оскорбить вас. Я знаю, что у вас денежные затруднения. Безразлично, как я это знаю. В меблированном доме трудно сохранить это в тайне. Мне хотелось бы помочь вам выйти из беды. Сам я тоже часто бывал в таком положении. Я получал хорошее жалованье весь сезон и скопил немного денег. Я охотно предоставлю вам две сотни или даже больше, пока вы получите…