Шестой – неполный
Шрифт:
Уже совсем было светло. Но немцы не стреляли.
– Ждут, – сказал комбат артиллеристам. – Ждут, когда ленинградцы из домов на улицы выйдут. – Ну и мы подождём…
– Началось! – вдруг крикнул комбат, прижимаясь в своём окопчике к телефону.
И без предупреждения все поняли: началось. На немецкой стороне загрохали орудийные выстрелы. В вышине, над головами наших артиллеристов, понеслись к городу снаряды.
Тимофей Потапов стоял в ровике. Он ждал, когда старший артиллерийский командир по телефону сообщит комбату местонахождение немецкой батареи. Тогда даст приказ комбат. И начнётся работа – только поспевай. Надо будет так молотить фашистов, чтобы они не выдержали и полезли в укрытия…
Тимофей Потапов бегал от ровика к пушке, от пушки к ровику. Носил снаряды, отдавал их заряжающему. После выстрела пушка тяжело подпрыгивала на месте, и из неё со звоном вылетала пустая гильза. Работа у артиллеристов шла споро.
Они не успели устать ещё, когда комбат приказал прекратить огонь.
– По городу немцы уже не стреляют, – сказал комбат, и в голосе его была радость. Он стоял в окопчике, прижимая к уху телефонную трубку. – Но теперь держись, ребята! Сейчас фашисты придут в себя, вылезут из укрытий и ударят в нас. Что думает фашистский командир? Он думает вот что: сначала уничтожу русскую батарею. Чтобы не мешала стрелять по городу. Вот что он думает.
Немецкие снаряды упали на батарею не так густо, как ожидалось. Значит, наши артиллеристы разбили несколько вражеских орудий. От такой удачи все работали у пушек очень хорошо, без страха. А опасность была кругом. То тут, то там грохотали взрывы, взлетала земляная пыль, осколки свистели и со звоном ударялись в станины пушек. К Тимофею Потапову эти страшные звуки доносились словно издалека, он почти не слышал их, потому что все его чувства были сосредоточены на исполнении команд комбата.
Всё шло хорошо. Но вдруг заряжающий не взял снаряд. Он посмотрел на Тимофея Потапова так, словно просил прощения, потом зажал руками живот и медленно повалился на бок.
– Санитара к третьему орудию! – выкрикнул что было сил Тимофей Потапов и сам вложил снаряд в пушку.
Теперь Тимофей Потапов работал за двоих: за себя и заряжающего. От ровика к пушке, от пушки к ровику бегал он, но бегал быстрее, выкраивал секунды, нужные для заряжания пушки.
Непривычная команда: "Все к шестому орудию!" – остановила Тимофея Потапова. И он побежал к шестому орудию, хотя не представлял себе в эту минуту дела более важного, чем носить снаряды.
Шестое орудие лежало на боку. Вражеский снаряд угодил под самое колесо и, взорвавшись, свалил пушку. При этом оглушило командира орудия, наводчика и заряжающего. Все трое ничего не слышали – ни человеческих голосов, ни грохота войны. Тимофей Потапов, трое контуженных, все остальные батарейцы и сам комбат навалились на пушку и страшным напряжением сил подняли её. Батарея в полном составе – все девять пушек – продолжала бой. Она стреляла по врагу так же часто, как стреляла в самом начале.
И немецкий командир не выдержал. Он решил, что его батарея посылает снаряды мимо цели. "Если бы снаряды попадали в цель, русские не могли бы так спокойно и расчётливо отвечать нам", – рассудил фашист. Он приказал изменить прицел.
Разрывы вражеских снарядов стали понемногу удаляться от наших пушек. Когда подняли они тучи щебёнки на ближнем пустыре, комбат приказал прекратить огонь.
– Пусть думают, что теперь попали в нас, что мы в блиндажи попрятались, – объяснил комбат артиллеристам свою команду и засмеялся. За комбатом засмеялись батарейцы. Смеялся и Тимофей Потапов.
– Ребята! Отставить смех! – крикнул комбат нарочно строгим голосом. – Если мы будем только смеяться, фашисты подумают, что всех нас побили, и, чего доброго, опять ударят по городу. Нам теперь надо показать врагу, будто у нас большие потери. Мы сейчас ответим четырьмя пушками, а потом до самого вечера будем стрелять только из двух.
Наступила осенняя ночь. Стрельба стихла. Ленинградцы справили свой суровый и прекрасный праздник. Фашисты не смогли помешать им. Тысячи артиллеристов, таких, как Тимофей Потапов, приняли удар врага на себя и с честью закончили бой.
Тимофей Потапов после боя два часа отстоял ещё в карауле у пушек. Когда его сменили, он отправился в свой блиндаж. На земляных нарах было просторно: ранило солдата, который умел играть на флейте, ранило и того, который устраивал иллюминацию в праздники. Они были сейчас в госпитале.
Тимофею Потапову снова приснилась пекарня, в которой работал до войны. На этот раз привычный сон – будто он отламывает кусок хлеба, чтобы утолить голод, – не снился. Из-за страшной усталости Тимофей Потапов и наяву-то не стал есть ужин. А снились ему огромные противни, на которых вместо хлебов лежали снаряды. Он носил противни к печке и совал их в её раскалённое нутро. И было ему страшно, что снаряды на жару взорвутся. Но надо было всю печь наполнить снарядами, и Тимофей все носил и носил их…
Носов и Назе
Пришло третье, счастливое для нас лето. Фашистские войска отступали.
По дорогам с фронта в тыл брели вереницы пленных. А к фронту тягачи тащили пушки; застилая дорогу синим дымом, ехали танки; скакали кавалеристы с шашками и автоматами; шагали пехотинцы, увешанные оружием. Войска спешили, чтобы сменить товарищей, уставших в бою.
Привалы у них были короткие – только воды из колодца напиться, а пехоте ещё перемотать портянки, сбившиеся в пути.
На такой короткий привал в деревне Новосёлки остановился пехотный батальон. Солдат сразу облепили ребятишки: худые, шеи у всех тонкие, а глаза от голода и пережитых мучений большие-большие. Рады были ребятишки своим солдатам, ну и рассчитывали что-нибудь вкусненькое получить.
Пехоту об этом просить не надо, пехота сама догадливая. Развязали бойцы вещевые мешки, начали оделять кусочками сахара, ржаными сухарями. А солдат, у которого была полная грудь орденов, снял орден Славы и приколол его на рубашку одному мальчишке.