Шестой – неполный
Шрифт:
– Ешь, ешь, – приговаривал Серёжа Скороходов, – подкрепляйся. Тащить я тебя не намерен. Своим ходом пойдёшь.
Скороходов надел на пленного маскировочный костюм, а сам остался совсем легко одетым. Но иначе было нельзя. Теперь всё дело состояло в том, чтобы белыми тенями, слившись со снежными вихрями, с курящимися сугробами, проскользнуть через линию фронта.
Разведчик и "язык" шли в стороне от дороги снежным полем. Немец – впереди, наш – за ним. Вдруг немец остановился и обернулся к разведчику. Сказать он ничего не мог, во рту у него снова была рукавица. Но Серёжа понял, что тот хотел сказать: "Ничего у тебя, Иван, не выйдет. Германские солдаты знают своё дело".
Всё пространство между вражескими и нашими позициями – ничейная полоса – было освещено. Как только начинали угасать одни осветительные ракеты, немцы пускали новые.
"Плохо, – подумал Серёжа. – Надо бы ещё сутки посидеть под мостом. Завтра они не будут так жечь свою иллюминацию. Но разве высидишь ещё день и ночь в такой холод? Или "язык" замёрзнет, или я. И то и другое – плохо. Нужно обоим остаться живыми".
Двое людей – враги друг другу – снова шагали, будто плыли по снежным волнам. А потом Серёжа развязал пленному руки, и они поползли. Когда выползли на дорогу у проволочных заграждений, "язык" заупрямился. Он смирился со своей участью, однако боялся, что его убьёт своя же, немецкая, пуля. Разведчик погрозил автоматом. Но не автомат испугал фашиста, а Серёжины глаза. Видно их было как днём, потому что осветительные ракеты – "лампы", так их звали наши солдаты, – горели прямо над дорогой. Немец пополз.
– Шнель! Быстрее! – закричал Серёжа Скороходов изо всех сил.
Таиться было бесполезно, немцы заметили две белые фигуры, распластавшиеся в снегу. Из обоих дотов по ним ударили пулемёты.
Серёже Скороходову теперь нужно было направить "языка" в безопасное место, в тот треугольник, где не летели пули. Поменяться местами с "языком", чтобы показать дорогу, он не мог: "язык" был тихий, пока чувствовал автомат за собой. Разведчик стал легонько постукивать его автоматом- то справа, то слева. Немец понял, что у разведчика есть лазейка, и слушался.
Пули свистели над самой головой, ветер тоже свистел, и сыпал снег. От ветра, от пуль звенели, звякали банки и бутылки на колючей проволоке. Но Серёжа никаких звуков не слышал. Все его мысли, вся воля были отданы тому, чтобы преодолеть небольшое уже расстояние, отделявшее от своих. По суматохе у немцев наши поняли, что разведчик возвращается с задания. И тут артиллеристы, ждавшие этого события с вечера, ударили по фашистским дотам снарядами – треугольник треугольником, а так было надёжнее, так было вернее обезопасить путь своему бойцу.
Немцы тоже ударили по дороге из пушки. Грохот взрывов заглушил все другие звуки вьюжной ночи. Мёрзлая земля, разбитая в комья и пыль, взлетала вверх и опускалась на белый снег чёрными кругами. Но было это уже не опасно. "Язык", а следом и разведчик скатились в нашу траншею.
– Вот вам "язык", – сказал Серёжа товарищам-разведчикам, которые встречали его в траншее. – "Язык" тёплый…
Утром Скороходова вызвал генерал. Но Серёжа не мог подняться с топчана в землянке. У него был сильный жар: промёрзнув, он тяжело заболел. Генерал сам пришёл в землянку разведчиков.
– Спасибо! – сказал он Серёже Скороходову. – "Языка" ты достал очень хорошего. Мы и без него знали о противнике много, но он рассказал такое, что было неизвестно. Фашисты сумели незаметно подтянуть на наш участок танки: нам они здесь здорово помешали бы. А теперь эти танки не страшны. Я уже связался с лётчиками. Пикирующие бомбардировщики перед атакой разобьют их бомбами. Говори, какую награду тебе дать? И не скромничай. Представь, сколько наших бойцов ты уберёг от смерти!…
– Товарищ генерал, пусть меня не отправляют в госпиталь, – попросил Серёжа. – Я тут у своих поправлюсь скорее…
– Нет уж, – ответил генерал, – в госпиталь тебя отправят. Завтра твои товарищи будут далеко от этих мест, не лежать же тебе в землянке одному. Завтра начинаем наступление. А награду я тебе выберу сам.
К генералу подошёл его адъютант со шкатулкой. В шкатулке лежали разные ордена и медали.
– Ты достоин, – сказал генерал, – ордена Отечественной войны, носи его с гордостью.
Серёжа Скороходов взял орден, и генерал, как полагается в таких случаях, пожал ему руку. Серёжина рука была горячая. Генерал долго держал её.
– Ты пей все лекарства, – сказал он. – И горчичники держи подольше. Не боишься горчичников? Ух и жгут они!
– Не боюсь, – улыбнулся Серёжа Скороходов.
Мешок овсянки
В ту осень шли долгие холодные дожди. Земля пропиталась водой, дороги раскисли. На просёлках, увязнув по самые оси в грязи, стояли военные грузовики. С подвозом продовольствия стало очень плохо. В солдатской кухне повар каждый день варил только суп из сухарей: в горячую воду сыпал сухарные крошки и заправлял солью.
В такие-то голодные дни солдат Лукашук нашёл мешок овсянки. Он не искал ничего, просто привалился плечом к стенке траншеи. Глыба сырого песка обвалилась, и все увидели в ямке край зелёного вещевого мешка.
– Ну и находка! – обрадовались солдаты. – Будет пир горой… Кашу сварим!
Один побежал с ведром за водой, другие стали искать дрова, а третьи уже приготовили ложки.
Но когда удалось раздуть огонь и он уже бился в дно ведра, в траншею спрыгнул незнакомый солдат. Был он худой и рыжий. Брови над голубыми глазами тоже рыжие. Шинель выношенная, короткая. На ногах обмотки и растоптанные башмаки.
– Эй, братва! – крикнул он сиплым, простуженным голосом. – Давай мешок сюда! Не клали – не берите.
Он всех просто огорошил своим появлением, и мешок ему отдали сразу.
Да и как было не отдать? По фронтовому закону надо было отдать. Вещевые мешки прятали в траншеях солдаты, когда шли в атаку. Чтобы легче было. Конечно, оставались мешки и без хозяина: или нельзя было вернуться за ними (это если атака удавалась и надо было гнать фашистов), или погибал солдат. Но раз хозяин пришёл, разговор короткий – отдать.