Шестой – неполный
Шрифт:
Ехали медленно, чтобы не растрясти Тимофеева.
День подходил к концу, когда справа от дороги грохнул снаряд. Ещё один снаряд перелетел дорогу и взорвался на левой стороне. Немцы заметили танкетку.
Танкетка метнулась с дороги в ложбину. Повозку затрясло, раненый застонал, и Исмагилов обхватил носилки, чтобы как-то смягчить толчки.
Теперь фашисты не видели танкетку в ложбине и не стреляли. Нетрудно было догадаться, что они начнут погоню. Без разговоров наши солдаты принялись делать то, что сделали бы и другие опытные бойцы
После этого танкетка углубилась в чащу и остановилась в стороне от повозки. Танкист выключил мотор, занялся пулемётом. Пулемёт был в порядке. Ствол сквозь листву глядел в ложбину.
Несколько веток могли помешать стрельбе. Танкист аккуратно сломал их и отнёс в кусты – ничто не должно было выдать врагу боевую позицию.
Танкисту на глаза попалась черёмуха. Он сорвал несколько ягод – незрелых, ещё зелёных, только с одного бочка потемневших – и положил в рот. На языке была одна горечь, а ягоды казались самыми сладкими на свете. Черёмуху он ел, может быть, в последний раз…
Река недалеко. За рекой свои. К ним можно пробраться, если сейчас же, не теряя дорогих минут, тронуться в путь. Но танкист подумал об этом, как о чём-то не касавшемся его самого.
Ему-то нужно было сделать так, чтобы пехотинцы, подобранные им на дороге, успели подальше унести раненого. И ещё он должен был истребить врага, который скоро сам придёт под огонь пулемёта.
Исмагилов с Петуховым в это время дошли до реки. Оба берега были тихими. Солдаты принялись рвать камыш и вязать из него плот, на котором можно было бы переправить носилки. Переправляться решили, как стемнеет.
Они рвали камыш и прислушивались. Никто не стрелял в этот час. Но Петухов с Исмагиловым знали, что выстрелы скоро загремят.
Исмагилов не выдержал напряжённого ожидания, спросил товарища:
– Что же не стреляют?
И как только он спросил, там, откуда ушли они, громыхнул пушечный выстрел. Почти без промежутка ухнул взрыв снаряда. А после этих двух грозных ударов до реки донеслась долгая пулемётная дробь. Потом вернулась прежняя тишина. И как-то сразу пришла ночь.
Солдаты разделись, сложили пожитки в ногах у Тимофеева, поплыли в тёплой, как парное молоко, воде. Скоро плот с носилками пристал к своему берегу. К такому берегу, где была рота Исмагилова и Петухова, где был госпиталь с врачами, медицинскими сестрами, санитарами, с хорошими лекарствами, с белыми бинтами и мягкой ватой.
Петухов медлил браться за носилки, о чём-то думал. И вдруг он радостно зашептал Исмагилову:
– А ведь жив танкист наш! Почему взрыв снаряда был сразу за пушечным выстрелом? Это немцы подвезли пушку и с близкого расстояния ударили по повозке, приняв её за танкетку. А танкист сбоку ударил по артиллеристам из пулемёта. Очередь-то была длинная, он целую ленту выпустил… Точно тебе говорю, жив танкист! Ведь после пулемёта всё стихло – ни автоматного выстрела, ни взрыва гранаты. Некому было стрелять в танкиста.
Всю войну Петухов, Исмагилов и Тимофеев – он поправился после раны – при первой возможности ходили к танкистам, всё надеялись увидать среди них своего товарища. Но не увидали. Война-то шла на огромном пространстве.
Тимофей
Солдат Тимофей Потапов был артиллеристом. Если говорить точнее, подносчиком снарядов. Снаряды лежат поодаль от пушки, в ровике. Когда начинается стрельба, подносчик берёт снаряд, несёт его к пушке, там передаёт другому солдату – заряжающему и сам бежит за новым снарядом.
Батарея, в которой служил Тимофей Потапов, стояла на окраине Ленинграда. Фашисты со всех сторон окружили город. Каждый день стреляли по нему. А наши артиллеристы не давали фашистам стрелять. Только фашисты открывали огонь по городу, наши начинали бить по фашистским пушкам. Немецкие артиллеристы убегали в укрытия, и пушки их замолкали.
Это написать просто: "Пушки замолкали". Чтобы разогнать фашистов по окопам, нужно было немало отваги и тяжёлой воинской работы.
Вечером б ноября, накануне праздника Октябрьской революции, на фронте установилась тишина. Враг не стрелял. Не стреляли и мы. Тимофей Потапов и его товарищи поспешили в свой блиндаж отдохнуть. У пушек остались только часовые.
Командир батареи, проверив часовых, спустился в блиндаж к артиллеристам и приказал всем спать.
– Завтра праздник, – сказал он, – самый большой наш праздник. Фашисты, конечно, постараются испортить этот день ленинградцам. Они и не стреляют сейчас потому, что заняты подвозом снарядов, да и пушек ещё подвезут. Но мы должны сделать так, чтобы враг не стрелял по городу. Каждому придётся работать за двоих. Поэтому все ложитесь спать. Копите силы к завтрашнему дню.
Солдаты легли на земляных нарах. Укрылись шинелями. Погасили коптилку. Но не спалось им. Вспомнилось, каким хорошим был этот праздник в мирное время. Один солдат, оказалось, умел играть на флейте. Он рассказал, как играл вместе с оркестром праздничные марши. Другой был до войны электромонтёром, он устраивал в торжественные дни иллюминацию – это очень сложно – украсить город огнями… Все солдаты по очереди рассказывали о демонстрациях, о праздничных обедах, гуляньях. Только молчал Тимофей Потапов.
– У тебя праздников, что ли, не было? – спросили его товарищи. – Или ты уснул уже?
– Нет, не уснул, – сказал Тимофей Потапов, – праздников у меня не было. Беспраздничный я.
– Тимофей беспраздничный! – засмеялись солдаты. – Как же может быть такое?
– Может, – ответил Тимофей Потапов. – Я ведь пекарь. Когда вы на демонстрацию ходили, я для вас пёк булки. Вы думаете, на ваш стол в праздник булки с неба падали? Вот этими руками я и тесто месил, и противни в печь ставил.
В темноте не было видно рук пекаря. Но все и так знали, что руки у него сильные, а сам он большой и добрый.
– Испеки нам к празднику по бараночке на брата, – сказал кто-то, – есть ужасно хочется…
– Правду сказать, я свою пекарню каждый раз во сне вижу, – проговорил Тимофей Потапов. – И всё хочу я взять буханку хлеба, и беру её, и отламываю, а как донесу кусок до рта, начинается какой-нибудь другой сон, без продовольствия… Давайте-ка лучше спать. День завтра праздничный. Нам с утра на работу.
Так солдаты и уснули.
Чуть забрезжил рассвет, как артиллеристы были у пушек. Из-за домов появился аэростат. Он был похож на сонного кита, большой, зеленоватый. Аэростат немного покачался над крышами, потом, будто стряхнул с себя сон, быстро пошёл вверх. На нём поднимался наблюдатель – смотреть, откуда будут стрелять немцы.