Шествие императрицы, или Ворота в Византию
Шрифт:
В этом девичнике государыни время от времени пасся князь Потемкин, и Мамонов всерьез опасался его мужской победительности. Но посягнет ли он на невинность? В том, что княжна Щербатова до сей поры, как это ни было трудно, сохранила девство, он почему-то не сомневался.
У нее были кроткие глаза, глаза газели. И вся она изяществом походки, всею своею тонкостью и легкостью напоминала ему газель. Вероятно, думал он, ее хранит родовитость, ограждающая пуще любой мегеры. Ведь она — завидная невеста. За нею — тысячи душ крепостных. Статочное
Он еще примеривался к Щербатовой. Пока что только мысленно. Хорошо бы, конечно, обменяться с нею записками. Но это представлялось ему опасным. А ну как она в простоте душевной представит его записку государыне…
Он не знал ни ее намерений, ни характера. А вдруг у нее уже есть жених, что было бы вполне естественно. Ах ты батюшки, до чего он беспомощен в своих желаниях, как связаны руки! Одно слово — золотая клетка. Его повелительница косится, когда он осмеливается заговорить с мужчиной из ее окружения. А уж что касается женщины — об этом нечего и думать.
Меж тем думы о Щербатовой становились все навязчивей. И он жадно впивался в нее глазами при редких встречах. Она потупляла свои глаза, но и в этом невинном движении он улавливал благосклонность. Ему так хотелось.
Он был как бы меж молотом и наковальней. Его повелительница, казалось ему, более не испытывала в нем нужды: в Херсоне зеркало не поднялось ни разу. Он терялся в догадках, что было тому причиной, летние ли жары, либо утомленность государыни после дневных трудов. А может, странно сказать, опала?!
На третий день он осмелился: легонько постучал в зеркало. За ним не слышалось никакого отзыва. Он постучал еще и еще. Казалось, его не слышат. Он выждал некоторое время, а затем возобновил свои попытки.
Наконец зеркало чуть приподнялось и послышался сонный голос государыни:
— Ну? Чего тебе?
Он опешил. В самом деле, чего ему? Когда у его повелительницы просыпалось желание, она тут же требовала его к себе. И сама распоряжалась им, как хотела. Он только повиновался ее командам.
— Я… Ваше величество… Не угодно ли будет… — растерянно бормотал он.
— Ладно… Иди уж, — все тем же сонным голосом отозвалась государыня. И когда он, уже возбужденный, подкатился к ней и она почувствовала прикосновение его горячей руки, осторожно легшей ей на лоно, голос ее приобрел обычную ясность:
— Только постепенно. Не торопись. Дай-ка я сначала тебя освидетельствую.
И, уже задохнувшись, поторопила:
— Иди же, иди!
Ветвь тринадцатая: апрель 1453 года
Итак, четыре корабля генуэзцев с воинами и припасами прорвались в Золотой Рог, вызвав ликование осажденных.
Султан пришел в бешенство. Он приказал обезглавить Балтоглу. Если бы не капитаны его судов, засвидетельствовавшие храбрость
Между тем тысячи турок были заняты прокладкой дороги. Она вела от Босфора через высокую граду к Долине Источников, расположенной на самом берегу Золотого Рога.
Поначалу осажденные не обращали особого внимания на эти усилия турок. Их замысел до поры до времени оставался тайной. Оставался он тайной и для жителей генуэзской колонии Пера, располагавшейся на противоположном берету Золотого Рога и формально объявившей о своем нейтралитете. На самом же деле генуэзцы под покровом ночи старались помочь своим единоверцам чем могли.
Дорога тем временем подвигалась все ближе и ближе к заливу. И когда она совсем приблизилась, стал ясен дьявольский план султана. Он приказал изготовить огромные повозки, водрузить на них суда и перетащить их в Золотой Рог.
Когда в городе поняли замысел турок, было уже поздно: турецкие корабли проникли в залив. И предотвратить эту беду не было никакой возможности.
Моряки христианских судов, стоявших на якоре в заливе, обомлели, заслышав бой барабанов и звуки флейт и увидев, как одно за другим движутся посуху турецкие корабли, влекомые упряжками быков. За этой фантастической картиной с трепетом следили осажденные со стен. Паруса были подняты, гребцы мерно двигали веслами по воздуху, словно они уже были в морской стихии.
Защитниками города овладел приступ отчаяния. Если до этого дня все их усилия были сосредоточены на обороне сухопутных стен города, которые методично разрушались осадными пушками турок, то теперь следовало отрядить значительные силы для защиты стен со стороны залива. К тому же султан приказал установить тяжелые пушки в Долине Источников, намереваясь обстреливать суда христиан.
Опасность становилась грозной. И защитники города ломали голову, как бы обезвредить турецкий флот. Выход предложил капитан галеры, венецианец Джакомо Кола. Он вызвался стать во главе экспедиции, которая бы скрытно, ночью, подошла к турецким кораблям и подожгла их с помощью нефти и смолы. Эту операцию решено было осуществить втайне от генуэзцев Перы, где, как было известно, находилось немало турецких осведомителей.
Однако суда венецианцев не были подготовлены, и операция все откладывалась и откладывалась. Эта отсрочка оказалась роковой: турецкие агенты пронюхали о ней и сообщили туркам. И те были готовы.
В субботний день, незадолго до рассвета, два больших корабля, борта которых были обложены тюками с шерстью для защиты от ядер, и множество гребных судов поменьше с горючими материалами в полной тишине поплыли к турецкому флоту.
В это время на сторожевой башне Перы вспыхнул яркий огонь. И когда корабли христиан приблизились к турецким, прогремел пушечный залп. За ним еще и еще. Галера отважного венецианца пошла ко дну, сам он погиб.