Шествие императрицы, или Ворота в Византию
Шрифт:
…По пути, по которому Ее Величество от Дворца к церкви шествовать изволила, стояли из благородных малолетние греки и албанцы, потом дети мурз татарских и напоследок мальчики и девочки вышедших из Молдавии и Валахии поселенцев, близ Бахчисарая живущих.
Из Журнала Высочайшего путешествия…
Разве позволительно злословить по поводу каких-то имен!.. Следовало ли назвать великого князя А. и великого князя К. Никодимом или Фаддеем? Ведь должны же они были получить по имени? Первый назван в честь патрона того города, где он родился; второй в честь
Екатерина — Гримму
Весьма мало знают цену вещам те, кои с унижением бесславили приобретение сего края. И Херсон, и Таврида со временем не токмо окупятся, но надеяться можно, что ежели Петербург приносит восьмую часть дохода империи, то помянутые места превзойдут плодами… Кричали противу Крыма, пугали и отсоветовали осмотреть самолично. Сюда приехавши, ищу причины такового предубеждения безрассудного. Слыхала я, что Петр Великий долговременно находил подобные в рассуждении Петербурга, и я помню еще, что этот край никому не нравился. Воистину сей не в пример лутче, тем паче, что с сим приобретением исчезает страх от татар, которых Бахмут, Украйна и Елисаветград поныне еще помнят. С сими мыслями и с немалым утешением написав сие к вам, ложусь спать. Сегодня вижу своими глазами, что я не причинила вреда, а величайшую пользу своей империи.
Екатерина — Еропкину
— Держи! Держи! Охаживай! — надрывались наперебой кучера и Потемкин.
Тяжелая восьмиместная карета императрицы неслась под уклон. Восьмерка лошадей понесла, форейтор тщетно пытался сдержать их.
Из-под подков летели искры, грохот и треск покрывали крики. Столб пыли понесся над головой, сгущаясь с каждым мгновением.
— Мать вашу! — орал Потемкин, высунувшись из двери. — Мать-перемать! Гвардия, вперед! Скачи, черти, вставай поперек!
Остолбеневшие конники дали шпоры, вырвались вперед и телами своих коней заградили дорогу.
Потемкин выскочил и пошел вперед, не переставая браниться. Упряжные, все в мыле, все еще храпели. Форейтор был бледен как полотно. Кучера пали на колени и мелко крестились.
— Сообразили, мать вашу так! — продолжал яриться светлейший. — Кабы не я, опрокинули бы карету.
— Нехристи наперед нас заскакали, — оправдывался вахмистр.
— Тебе бы не на татар глядеть, а на карету ее величества. Твои люди — ее оборона. А ты — ворона!
Засмеялся нервным смехом, вернулся к карете, легко поднялся по ступенькам, спросил:
— Как ты, государыня-матушка? Чай, испужалась?
Помилуй, князь, я не из пугливых. Особливо коли ты рядом.
А вот наши господа что-то бледны стали. Мнится мне, мы у цели. Эвон сколь минаретов торчит.
В самом деле, карета стояла на спуске к Бахчисарайскому дворцу. Мало-помалу вся обслуга пришла в себя,
— Велю сменить запряжку, — сказал Потемкин. — Рысаков прочь, степенных взамен. Конь с норовом не для упряжи.
Оцепенение, сковавшее всех, разряжалось словоохотливостью. Говорили все разом, одновременно вертя шеями: обочь тянулись строения ханского дворца.
Думал ли кто-нибудь из них, что когда-либо окажется в самом логове тех, кто исстари наводил страх на русских людей, чьи набеги разоряли села и деревни, а то и города Руси, досягали и до Европы.
Резные деревянные ворота в проездной башне были распахнуты. Карета въехала на дворцовую площадь. Слева и справа шли крытые галереи, левая примыкала к мечети, увенчанной стройным минаретом, с которым соперничали кипарисы. Глаз тщетно искал главное дворцовое здание: казалось, все многочисленные постройки, окружавшие обширный двор, были равноправны, хотя все они разнились друг от друга высотою и убранством фасадов.
Все это было так не похоже на привычные дворцы европейских владык и все по-особому пленительно, что Екатерина захлопала в ладоши.
— Ай да князь! Вижу — все подновил…
— И все велел сохранить во всей первозданности, — подхватил князь.
— Пошли глядеть, — позвала Екатерина спутников.
Постройки были легки, воздушны. За аркадою открывался дворик с фонтаном, весь в благоухании розовых кустов. Цветущие деревья и кусты, казалось, вместе с фонтанами составляли главное убранство дворца.
Всюду царила отрадная прохлада, и все помещения, в которые они входили, были наполнены благоуханием роз: и опустевший гарем, и ханская опочивальня, и приемная зала… Роза была царицею на кладбище с двумя мавзолеями и рядами каменных надгробий.
Неожиданно над дворцом и его садами полетел с одного из минаретов гортанный призыв к молитве:
— Алла иль иллах Мухаммед расуль Алла!
Екатерина и ее спутники остановились, вслушиваясь. Призыв повторился и не раз, и не два.
— Князь, прошу тебя: озаботься приискать человека знающего, который бы все нам тут растолковал. О чем, к примеру, он кричит и как прозывается?
— Прозывается он муэдзин, — отвечал Потемкин, бывший в Бахчисарае прежде, — а крик его означает: нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его. Я, матушка, дозволил им отправлять тут все службы, как было при хане, и вообще велел все соблюсти строжайшим образом.
— Что ж, пожалуй, ты поступил разумно. Народный обычай свят, каков бы он ни был. Я хотела бы, однако, знать обо всем поболее, хотя средь моих подданных и прежде были татары. Но тут, полагаю, все по-иному.
— Есть, есть тут некий имам, знаток всех обычаев мусульманских, который вдобавок изъясняется нехудо по-русски. Он и меня водил и все мне растолковывал. Я велю его тотчас призвать.
— Имам, это кто по-ихнему?
— Навроде богослова, — пояснил Потемкин, — или как наш соборный настоятель. Главный над муллами, то бишь простыми попами.
После обеда был призван имам по имени Юсуф, Иосиф по-нашему, одним словом, тезка императора. Это был старец, весь в пушистой седой бороде, достигавшей почти до пояса, с морщинистым лицом, на котором светились острые маленькие глазки. Он глядел без робости, степенно поклонился и спокойно переводил глаза с одного лица на другое. Его русский язык был далек от совершенства, но понять можно было.