Шествие императрицы, или Ворота в Византию
Шрифт:
— Мадам, сегодня день вашего торжества.
— Разве только сегодня? А в Херсоне? И не только тогда, когда на воду был спущен корабль «Иосиф II», нет, не только. Я полагаю, и вас удивил город, поднявшийся как по волшебству за несколько лет. Город, где стоят корабли и выделывают шелковые чулки такой тонины, что они помещаются в скорлупе ореха. Впрочем, вон он, истинный виновник. — И она кивнула в сторону Потемкина.
— Да, но вы всячески потворствовали ему.
— Да, когда я вижу плоды неустанных трудов, я потворствую садовнику, взрастившему их.
Лакеи
Кому — первое слово для тоста? Само собою — высокому гостю императрицы. Будем именовать его в собрании особ графом Фалькенштейном.
Иосиф поднялся, оборотился к Екатерине, бокалы зазвенели, и он провозгласил:
— Счастливы должны быть подданные, имеющие столь возвышенную и деятельную государыню. И счастлива должна быть государыня, имеющая столь преданных подданных. Мадам, позвольте — за вас!
Все были подогреты — ясным и жарким крымским солнцем, присутствием императора и императрицы, мелодичною музыкой и хором певчих, торжественностью минуты. И потому громогласное «Слава!» прогремело почти в унисон, заглушив мелодичный звон бокалов.
Екатерина была тронута. Она поднялась и кланялась направо и налево. Похоже, и глаза у нее увлажнились.
Наступил черед князя. Он встал, и все оборотились на него. За этим столом у него было больше завистников и тайных недругов, нежели доброжелателей. Были такие, кто коллекционировал его промахи, издержки, самодурство, непомерные траты и даже казнокрадство, дабы потом предъявить свою коллекцию… Кому? Государыне? Суду истории? Опять же впадал в хандру, бивал чиновников, унижал высоких особ… За ним много чего водилось такого-эдакого, недостойного, непристойного. Святость брачных уз ни во что не ставил, к примеру — жен почтенных мужей обращал в своих метресок.
Но ныне князь был на вершине. То был апофеоз его славы.
— Всемилостивейшая государыня, великая и мудрейшая наша благодетельница, позволь мне преподнести к твоим ногам плод моего рвения, моих повседневных трудов и трудов всех твоих верноподданных во славу России.
С этими словами Потемкин перегнулся через стол, чокнулся с императрицей и одним глотком осушил бокал. Высоко подняв его в руке, он с силой шмякнул им об пол. Осколки жалобно зазвенели.
Это стало сигналом. Занавеси тотчас раздвинулись. И восхищенным взорам с высоты открылась живописная бухта в обрамлении зеленых берегов, протянувшаяся едва ли не на полтора десятка верст. Татарские всадники с двух сторон образовали как бы живую раму. Они гарцевали
А на голубой глади бухты в боевом порядке выстроилась эскадра из двадцати пяти кораблей. Белые дымки курились вдоль бортов: корабли салютовали пушечными выстрелами. Но звук канонады едва долетал до ушей тех, в чью честь ее производили.
— Ну, князь, ну, волшебник, эко устроил… — раздавалось со всех концов единодушное от друзей и недругов.
— Скоро Андреевский флаг будет реять над Константинополем, — громогласно провозгласил Потемкин, все так же стоя и наслаждаясь эффектом устроенного им представления.
— Да здесь сама природа повелела устроить первоклассный порт, — сказал Иосиф. Он был сдержан: увиденное поразило его. — У вас, князь, прекрасный глаз, вы с первого взгляда сумели оценить великие преимущества, даваемые подарком природы. Это истинный дар.
— Дар, дар, — пробормотал Потемкин недовольно, — ничто не дается даром. Сейчас мы спустимся в залив, и я покажу вам, как устроился сей дар, сколь много труда вложено в него. Ведь флот, представший вашим взорам, был строен под моим надзиранием за два года.
Прежде чем окончилась трапеза, Екатерине был представлен российский поверенный в делах на Мальте капитан флота Таро. Он доставил сувениры от гроссмейстера Мальтийского ордена ее величеству: золотую пальмовую ветвь, всяко украшенную. И изваяние богини победы Ники в знак того, что было осуществлено победоносное, но бескровное обретение Тавриды.
— Эту ветвь я обязана вручить нашему генерал-фельдмаршалу, светлейшему князю Григорию Александровичу Потемкину, — почти пропела растроганная Екатерина, — яко основателю Севастополя и устроителю флота его. Сей его подвиг будет славен в веках.
Потемкин в свою очередь был растроган. Весь этот день вылился в его триумф. Быть может, впервые он почувствовал всю великую значимость содеянного им; безвестная татарская деревушка Ахтиар вплывала в столетия городом российской славы Севастополем. Мысленно он предчувствовал грядущую славу основанного им порта, столь счастливо устроенного для нее природой.
Он поднял подношение Мальты двумя руками ввысь, над своей головой, дабы все видели этот драгоценный подарок, и произнес:
— В сей высокоторжественный день я позволю себе передать эту драгоценность на флагманский корабль Черноморского флота, носящий имя «Слава Екатерины».
— А ежели его турок потопит? — изволила пошутить государыня, и шутка эта почему-то показалась всем неуместной.
— Он призван славным именем своим турка топить, — ответствовал князь, нимало не медля. — И так будет.
— Все-таки имена, думаю, надо бы сменить, — вполголоса заметила Екатерина. — Не столь турки опасны, сколь стихии морские. А ежели потопнут корабли со столь высокими именами, сие станет дурным предзнаменованием.
С этими словами она встала из-за стола, и это послужило знаком для всех. Предстояла прогулка по заливу и обозрение его укреплений и береговых строений с моря. Наверняка князь приготовил очередной сюрприз.