Шеврикука, или Любовь к привидению
Шрифт:
И справедливо, судили. И поделом нам.
Не готовы. Не созрели.
Но созреем.
И Пузырь устыдится. И разверзнется. И явит даже то, чего в нем нет. И чего в нем не может быть. От стыда и из чувства всемирной ответственности расстарается.
Постановление же как есть, как было, так и останется в силе поименного волеизлияния.
55
При таком тишайше-ангельском расположении граждан Ракетный и Звездный бульвары превратились в прогулочные места с хождением по тротуарам умозрящих особ, бродячих музыкантов, наемных
– По этим рожам да из рогаток! – выразил пожелание возникший перед Шеврикукой Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный. – Вы со мной согласны, Игорь Константинович?
– Ну… возможно, – неуверенно произнес Шеврикука.
– А иначе как! – Крейсер Грозный оздоровительно похлопал Игоря Константиновича по плечу. – И народ не унывает!
– Не унывает… – то ли усомнился, то ли согласился Шеврикука.
– Народ не унывает! – энтузиастски воскликнул японский друг Крейсера Грозного, предприниматель и марафонец, скоростной восходитель на Останкинскую башню Такеути Накаяма, Сан Саныч, сокрушенный в нижних палатах Тутомлиных на Покровке Дуняшей-Невзорой, но живостойкий и поклонник привидения Александрин. – Народ не унывает, Игорь Константинович!
– Не унывает… – вздохнул Шеврикука. – Куда ему деваться…
Сергей Андреевич, Крейсер Грозный, прогуливал по асфальтам бульваров неожиданное для здешних мест и, похоже, для самого останкинского мореплавателя сооружение на колесах. Неосведомленный или недальновидный наблюдатель мог бы предположить, что Сергей Андреевич прокатывает вблизи Пузыря ванну раза в четыре объемнее ванны для мытья младенцев. Но что-то в предмете, катаемом Сергеем Андреевичем (при ассистировании штурвальному – подсказками и выкриками одобрения – японским другом Сан Санычем), напоминало и торпеду. Или хотя бы давало надежду на то, что предмет на колесах (сейчас он застыл перед Шеврикукой) при необходимости может стать и амфибией. Досадно было бы, если б сооружение оказалось всего лишь средством для передвижения к месту торговли сливочного и фруктового мороженого. Как известно, капитал для учреждения русско-японского предприятия по производству михайловских рогаток Крейсер Грозный накапливал, подвижнически торгуя мороженым в Медведкове.
– С холодильником? – осторожно спросил Шеврикука.
– Напротив! С подогревом воды! – возрадовался Крейсер Грозный. – Амазонский змей, хоть с Москвой и ужился, прохлаждаться от занятий предпочитает в теплой воде.
– Это для змея? Для Анаконды?
– Для него самого! Для мальца-сорванца! Прогулочный экипаж! Пробный экземпляр! Но только никому ни-ни! И ты, Сан Саныч, про змея молчи! Сам понимаешь!
– Понимаю! Я понимаю! – закивал Такеути-сан. – Пожалуйста. Про змея ни-ни!
«А про Векку-Увеку? – подумал Шеврикука. – Про цветы гвоздики? Про них-то как? Про маньчжурский орех?»
– Там, на Покровке, во дворе, где концерн «Анаконда», – сказал Крейсер Грозный, – турки построят змею бассейн с фонтанами, а в прогулочные дни змей будет выезжать вот в этой посудине. Украсят ее, естественно, ростру укрепят в виде головы, еще неизвестно чьей, и все такое. Может,
– А как же ваши друзья, флотские? – спросил Шеврикука. – Их выселили с Покровки?
– Пока нет. Но за пределы Садового не выселят, – уверил Крейсер Грозный. – Они теперь тоже в команде «Анаконды». На полубаке.
– А сейчас-то змей где? В Оранжерее?
– В Оранжерее, – кивнул Крейсер Грозный. И таинственно зашептал: – Желали выкрасть. Но мы на страже! Да змей и сам не даст себя выкрасть.
– И что за храбрецы нашлись?
– Будто бы наши. Останкинские. И чуть ли не из Землескреба.
– У нас тут есть умельцы… – сказал Шеврикука. А на память ему пришли наглец Продольный и названый дядя Любохват.
– Пожалеть придется этих храбрецов и умельцев, – сказал Крейсер Грозный. – И сапоги их не отыщешь.
А уполномоченный боевик Любохват надевал иногда и сапоги.
– Может, оно выйдет и так, – поддержал Шеврикука Сергея Андреевича. И тут же поинтересовался: – А как же мороженое? И рогатки?
– Мороженое в прошлом. А рогатки – в будущем. Главное теперь для меня – надзор за змеем и дальнейшее просвещение его в традициях московской школы, – чуть ли не торжественно сообщил Крейсер Грозный. – И как смотритель змея, и как его научный руководитель я совершу все, чтобы змей процветал, а мне за мои старания и труды воздадутся достойные вознаграждения.
И было видно, что смотритель змея накормит, и напоит, и вознаграждения на него посыплются.
Впрочем, относительно воздач Сергею Андреевичу за труды и надзоры у Шеврикуки имелись поводы для сомнений.
И другие сомнения сразу же зашевелились в нем. Шеврикука не стерпел и опять, как в прежние дни, допустил бестактность. Но он вроде бы желал предотвратить возможные ущемления интересов и аппетитов змея.
– Надеюсь, что и гвоздики, – сказал Шеврикука, – по-прежнему будут составлять десерт животного?
– Гвоздики? – заинтересовался замолчавший было Такеути-сан. – Гвоздики? И рогатки?
– Гвоздики? – удивился Крейсер Грозный. – Ах, гвоздики… Да, да! Гвоздики! Десерт! Конечно! Завалим! Гвоздиками! Проведем по смете! И как премиальные… Гвоздики… – это цветы, Сан Саныч. Не беспокойся. Поганец этот, Анаконда, страсть как любит цветы, гвоздики эти, на десерт… Завалим и гвоздиками!
– Пожалуйста! – обрадовался Такеути-сан. – Гвоздиками завалим! И сакурой…
– Сакурой его разнежишь и испортишь! – возразил Крейсер Грозный. – А он достоин сурового природного воспитания.
– А листья или плоды маньчжурского ореха змей не употребляет? – спросил Шеврикука.
– Кого? – Шея Сергея Андреевича, останкинского Громобоя, еще более удлинилась, а пальцы его выпустили штурвал пробного экземпляра прогулочной посудины. – Кого?
– Это я так, пошутил… – смутился Шеврикука.
– Ах, Игорь Константинович, Игорь Константинович! А вы-то сами… – и Крейсер Грозный пальцем попенял Шеврикуке. Но без зла и раздражения. Глаза его стали хитро-веселыми, и отражения неких удовольствий и тайн промелькнули в них. – Шалун вы, Игорь Константинович, шалун! Вы ведь и сами у… ореха побывали. Только… Ну да ладно…