Шхуна, которая не желала плавать

Моуэт Фарли

Капкан захлопнулся.

— Оно так, милок, это пожалуй, да только…

— Договорились! — вскричал Джек. — Фарли, дай мне журнал. Енос, берем тебя шкипером на первое плавание лучшего корабля, какой ты когда-нибудь строил.

Енос воспротивился, но тщетно. На него смотрели шесть пар глаз его земляков, и один из них, сам того не ведая, оказался нашим союзником:

— Подписывай, подписывай, Енос, сыночек. Мы ж знаем, ты не трусишь.

И Енос поставил свой знак.

«Счастливое Дерзание» отплыла через час после восхода солнца. Было прекрасное утро, ясное, теплое, со свежим северо-западным ветром, чтобы содействовать нам и отгонять туман от берега.

Собственно, отплыть мы намеревались на восходе солнца, но Енос не явился, а когда мы пошли за ним, его дочери объяснили, что он отправился вытаскивать сельдяную сеть. Мы поняли, что это военная хитрость, и пошли искать его в самом очевидном месте. Он впал, в жуткую ярость, когда мы его нашли, и горько жаловался, что человеку нельзя даже «по своим делам сходить» без того, чтобы за ним не увязались. Мало-помалу мы сманили его на помост, оттуда на борт и в каюту; он еще не опомнился, как мы отдали концы.

«Счастливое Дерзание» выглядела чудесно, пока, покачиваясь на волнах, шла по заливу туда, где ее ожидало открытое море. Под всеми полными ветра парусами она чуть кренилась и весело резала волны, так что даже нагнала и обогнала два-три припоздавших рыбачьих судна, направлявшихся на банку. Их команды весело нам ухмылялись — единственный прощальный привет, какой позволяет себе ньюфаундлендский моряк. Слова прощания могут накликать беду.

До того как мы оставили мысы позади, я совершил маленький обряд, которому научился у отца: налил четыре стопки ромом всклянь, одну вручил Еносу, одну Джеку, а третью оставил себе. Четвертую вылил за борт. Морской Старик — моряк и привержен своей капелюшке рома. А стоит заручиться дружбой Старика, когда рискуешь выйти в серые зыбучие просторы, над которыми он властвует.

Все утро мы шли на юг длинными галсами, держась в двух-трех милях от суровых морских обрывов. Мы вышли на траверз мыса Баллард, оставили его позади, и тут ветер начал затихать, капризничать, суля перемену в направлении. И она произошла — ветер задул с юго-востока, лобовой, прямо в нос шхуне, гоня на нас туман.

Енос пришел в волнение. Мы приближались к мысу Рейс, юго-восточному «углу» Ньюфаундленда и одному из самых страшных мест Западной Атлантики. Опасность представляют приливно-отливные течения, огибающие его. Они абсолютно непредсказуемы. И могут снести неосторожное или ослепленное туманом судно на мили и мили от его курса навстречу гибели на угрюмых береговых рифах.

По наивности мы с Джеком не слишком встревожились, и когда Енос потребовал, чтобы мы убрали паруса и запустили двигатель, отнеслись к этому насмешливо. Его это задело, и он замкнулся в угрюмом молчании, чему немало содействовал и тот факт, что я отменил выдачу рома на время плавания. В конце концов, чтобы доставить ему удовольствие, мы завели обалдуйку, вернее, завел ее Джек после получасовой борьбы под аккомпанемент всяких богохульств.

От радостей дня остались лишь воспоминания. Небо начали заволакивать темные тучи, заметно похолодало — предвестие тумана, а громовой грохот лишенной глушителя обалдуйки закладывал нам уши, пока медлительные движения огромного поршня сотрясали шхунку. Точно форель билась в зубах выдры.

К четырем часам видимость еще оставалась приличной, и мы вышли на траверз мыса Рейс. Вышли и застряли там. Двигатель гремел, вода под кормой бурлила, но мы не продвигались ни на йоту. Час за часом массивные холмы за мысом отказывались скрыться за кормой. И мы с Джеком мало-помалу постигли в какой-то мере, что такое сила течения. Хотя мы шли со скоростью в пять узлов, встречное течение удерживало нас на месте.

Туман надвигался очень неторопливо, но тем не менее серая его стена наползала неумолимо. В шесть тридцать Джек сбежал вниз собрать что-нибудь поесть. Мгновение спустя

его голова возникла из люка. Выражение небрежной беззаботности, столь же неотъемлемое от него, когда он выходит в море, как и щегольской головной убор яхтсмена, исчезло без следа.

— В Бога! — вскричал он, и, возможно, это было началом молитвы. — Чертова лохань тонет!

Я спрыгнул к нему и обнаружил, что он был абсолютно прав… Вода уже ополаскивала пол каюты. Распростершись на двигателе в поисках наилучшей точки опоры, Джек задвигал ручкой насоса так, словно от этого зависела его жизнь. И тут до меня дошло, что его жизнь таки зависела от этого. А заодно и моя.

Не успел я опомниться от этой мысли, как меня отпихнул Енос. Едва узрев бассейн внутри «Счастливого Дерзания», он завопил:

— Господи Иисусе, ей конец пришел!

Нельзя сказать, чтобы этот вывод укрепил нашу веру в него или в шхуну его постройки. Все еще вопя, он поспешил выяснить, что произошло.

И сообщил нам, что набивочная коробка отвалилась. Это означало, что океан получил свободный доступ в шхуну через широкое отверстие в ахтерштевне, где помещался наш гребной вал. А поскольку добраться туда мы не могли, то не могли и принять хоть какие-то меры.

Енос теперь замкнулся в обители своих мыслительных процессов — темной каморке, заполненной безысходным фатализмом. Тем не менее, вручив ему для подбодрения бутылку рома, я убедил его встать к румпелю (шхунка тем временем описывала круг за кругом) и взять курс на Трепасси-Бей в пятнадцати милях к востоку, где, теплилась во мне надежда, мы сумеем выброситься на берег, прежде чем она пойдет ко дну.

О том, чтобы покинуть ее, вопроса не вставало. Наша так называемая плоскодонка представляла собой небольшой фанерный ящик, еле-еле вмещавший одного человека. Спасательные пояса помочь не могли: мы ведь были во власти Лабрадорского течения, воды которого так холодны, что человек способен выдержать лишь самое короткое в них погружение.

Отчаянно качая, мы с Джеком обнаружили, что практически удерживаем воду на одном уровне, хотя она и не убывает. А потому мы качали и качали. Двигатель гремел. Мы качали. Минуты растягивались в часы, а мы качали. Туман оставался в стороне, что было хотя бы одним плюсом, и мы качали. Двигатель ревел, и стало так жарко, что мы добавляли примерно столько же пота, сколько успевали откачать воды. Мы качали. Отливное течение ослабело, стало приливным и теперь помогало нам. Мы качали.

Иногда один из нас выползал на палубу вдохнуть воздуха и дать передышку изнемогающим мышцам. В восемь часов я высунул голову из люка и увидел массивный мыс Мистейкен-Пойнт примерно в миле с подветренной стороны. Я взглянул на Еноса. Он смотрел прямо перед собой, полузажмурив глаза, и рот у него был черным провалом отчаяния. Он вынул свои искусственные челюсти, как делал всегда в минуты напряжения. Когда я крикнул ему, что с течью мы более или менее справляемся, он как будто не услышал, а продолжал смотреть вперед по носу, будто перед ним вставало какое-то жуткое видение, от которого он не мог отвести взгляда ни на миг. Отнюдь не утешенный, я нырнул в машинное отделение.

И тут заклинило главный насос.

Крайне дурацкое изделие, которому просто нельзя было находиться на борту корабля. Внутренности его состояли из сложнейшей путаницы пружин и клапанов, неспособных прожевать мусор и кусочки трески, плававшие в трюме. Но каким бы дурацким он ни был, в нем заключалась вся наша надежда.

К этому времени совсем стемнело, а потому Джек светил мне фонариком, пока я отвинчивал переднюю панель насоса. Внутри притаились десять свернутых пружин, которые немедленно выпрыгнули на свободу. Они ударялись о стенки каюты и отлетали от них, словно ополоумевшие пчелы, а затем скрывались под водой.