Шхуна «Мальва»
Шрифт:
Он стоял во весь рост, держа сигарету в зубах. Третий начал подниматься по шторм-трапу, четвертый сидел у мотора.
Нина щурилась от яркого света, ослепившего ее. Она хотела отойти в сторону, но Мауэр направил луч на шторм-трап, по которому взбирался гестаповец, и этой секундой она решила воспользоваться. Мауэр находился от нее так близко, что выстрелить в него прямо в упор не составляло особого труда. Надо было только поднять руку и опустить курок. Но что-то мешало сделать это немедленно.
И вдруг послышался глухой, будто со дна моря, голос:
— Товарищи!
Мауэр резко повернул голову. И в то же мгновение Нина выстрелила. Над бортом шхуны мелькнули тени: Саша, Роман Безручко и партизан Маркуша прыгнули на катер. На миг немцы опешили. Моторист поднял руки и прошептал: «Майн гот...» Долговязый гестаповец попятился вдоль борта, держа автомат у груди. Однако их растерянность длилась недолго. Уже через секунду немец в упор дал очередь по Маркуше, и тот, даже не вскрикнув, свалился за борт. Роман Безручко навалился на моториста. Он своим грузным телом придавил его к сиденью и кричал:
— Не двигайся, гад!
Юра в это время наклонился над трюмом, куда подпольщики стащили третьего немца. Скованные, обессиленные, они не могли его удержать. Гестаповец расшвырял их в стороны, сдернул автомат, и выстрелил. Потом, не удержавшись на ногах, немец упал на палубу, увлекая Юру за собой. Юра почувствовал, что проваливается в какую-то бездну: катер накренился, немец пополз по мокрой от брызг палубе, обеими руками уцепившись за Юру.
Вода, черная, как разлившиеся чернила, казалась густой и непроницаемой. Как ни всматривался Саша вглубь, ни здесь, ни у самого борта, ни дальше — ничего не было видно. Ему стало страшно. Он уже позвал на помощь, когда услышал всплеск воды и увидел вначале выплывшего немца, а затем и голову Юры. Саша схватил друга за плечи, подтащил к себе, крикнул:
— Юрка!..
Юра молчал. Он потерял сознание.
Немцы, конечно, слышали с берега стрельбу в море. Над портом взлетели ракеты, и мощный луч прожектора побежал по волнам. Вот он на, мгновение замер, выхватил из темноты какую-то рыбацкую байду и долго держал ее в своем слепящем конусе. Байда от шхуны находилась далеко, но все равно было видно, как забегали с носа на корму и обратно перепуганные рыбаки.
Потом прожектор погас. Луч растаял, будто погрузился в неведомые глубины. Они вздохнули:
— Ну, кажется, пронесло...
Но тут огненная полоса прожектора снова метнулась от берега в море. На шхуне вспыхнули паруса, мачты, снасти...
Шорохов передал Ивану Глыбе штурвал, вышел из рубки, закричал:
— Ставить все паруса!
Спасение теперь зависело только от одного: успеют ли они скрыться от прожектора до того, как их настигнут катера. Для этого надо было уходить подальше в море. И как можно быстрее.
Всех освобожденных коммунистов перенесли на шхуну и поместили в кубрик. Там уже с зубилом и напильником действовал Иван Глыба. Юру Араки, положили в каюту шкипера, и Нина при свете коптилки перевязывала ему плечо. Юра легонько постанывал и все время спрашивал:
— Все живы, Нина?
— Все, не разговаривай.
— Значит, все хорошо?
— Хорошо.
— А люди, те, что были на катере?
— Помолчи, помолчи, Юра. Все хорошо, — успокаивала его Нина.
А шхуна, скрипя мачтами, неслась вперед. Похожая на огненную птицу, она легко скользила по волнам, оставляя за собой долго не гаснущий след пены и брызг. И чем дальше она удалялась от берега, тем слабее становился луч прожектора. Наконец он совсем погас.
— Что, облизнулись? — хрипло засмеялся Иван. — Как, Андрей Ильич, ушли?
Шкипер не отвечал. Стоя у борта, он к чему-то прислушивался.
— Слышите? — наконец спросил он.
Со стороны берега доносились приглушенные звуки моторов: вышли катера.
— Судя по звуку, идут прямо сюда — сказал Шорохов.
Все иллюминаторы еще раньше плотно завесили черным, и в темноте шхуну можно было увидеть только с близкого расстояния.
С каждой минутой стук моторов удалялся, а взлетающие в порту ракеты напоминали теперь рассыпающиеся искорки костров. И вдруг в полутора-двух милях впереди шхуны вспыхнул прожектор, и, захлебываясь, застучал пулемет.
— Лево на борт! — закричал Шорохов, и в ту же секунду, описав крутую дугу, шхуна легла на левый борт.
Немцы успели окружить шхуну, выслав катера не в одном направлении, а веером. Однако пулемет бил наугад. Прожектор, ничего не нащупав, погас. Смолк и пулемет. А потом все началось снова: и слепящий свет прожектора, и злобный стук пулемета.
— Весело! — сказал Глыба стоявшему рядом Шорохову. — Что ж, будем до рассвета тут прохлаждаться? Они возьмут нас, как голеньких птенцов... А по мне — драться, так драться.
Шкипер молчал. Он стоял у рубки и пристально вглядывался в темноту.
Шхуна шла прямо на катер. Веера трассирующих пуль тонули в море, как падающие с неба звезды. В перерыве между пулеметными очередями было слышно тарахтенье мотора справа: катер, оставшийся, позади, снова шел на поиски шхуны.
Саша и Нина с оружием наготове расположились на носу, по обеим сторонам бушприта. Рядом с Ниной у борта — Роман Безручко и еще один партизан. Двое других с гранатами в руках стояли около Шорохова, недалеко от рубки.
Внезапно Шорохов тихо, но внятно произнес:
— Внимание! С левого борта!
Пулеметная очередь заглушила его слова. Шхуну, казалось, расстреливают в упор. Нина придвинулась поближе к Саше, и юноша почувствовал, как вздрагивает ее плечо. Совсем рядом, не более, чем в двадцати метрах от шхуны, показался силуэт катера.
— Огонь! — закричал Шорохов.
Почти не целясь, Роман Безручко и его друг, а за ними Саша Аджаров и Нина, открыли огонь по немцам. Партизаны швырнули гранаты, и пулемет на катере смолк. Шорохов, не не переставая, стрелял из пистолета, кричал, не различая своего голоса в грохоте боя: