Шипка
Шрифт:
— Русци солдат Иван!
— Иван? — изумилась она. — Вы так похожи на другого Ивана! Я встретила того в Кишиневе.
— Наверное, это я и был, — сказал Шелонин. — Это когда вы брата искали, из болгарского ополчения.
— Тодора! — подтвердила она, — Здравствуйте!
— Здравствуйте, Лена, — сказал он и протянул здоровую левую руку.
— А что у вас с правой? — удивилась она. — Вы ранены?
— Укусил турчонок.
— Надо же — укусить руку!
— Он бы и горло перегрыз, столько у него было злости! — улыбнулся Шелонин.
— А за что?
— Ятаган отцовский я взял в руки…
— И малые, и старые — все
Старик стал расспрашивать, где была все эти годы племянница и как она добралась до Болгарии. Елена отвечала не спеша: ей хотелось, чтоб ее понял и дядо Димитр, и этот русский солдат. Говорила она то по-болгарски, то по-русски. Рассказывала о работе в русском госпитале, о переправе через Дунай, о передвижении вместе с русской армией к Тырнову. Улыбаясь, заметила, что русские ее не обижали, а, наоборот, везли на повозках, кормили. Ее сундучок с одеждой и сейчас движется где-то в обозе.
Выглядела Елена усталой, но держалась бодро и все время улыбалась, отвечая на вопросы старика.
— Крестного не встречала? — спросил он.
— Дядю Данчо? — Елена привстала со стула. — Нет. А где он?
— Ко мне заходил, важную бумагу оставил для русского генерала. Очень торопился куда-то. Думаю, подался он на Стара Планину [11] .
— Как бы я хотела увидеть этого доброго человека! взволнованно произнесла Елена.
11
Балканские горы
— Увидишь еще… У меня-то долго пробудешь?
— Побуду, пока русские не освободят наше Габрово, — ответила девушка. — Ванюша, — обратилась она к солдату, — наше Габрово — лучший на земле город!
— Да, да, хубов [12] град, — подтвердил старик и с улыбкой проговорил еще что-то.
— Дядо Димитр сказал, что в Габрове живут веселые, по очень скупые люди, — чуть слышно сказала Елена, почувствовав, что Шелонин не понял последних слов старика. — Но это неправда, Ванюша, это про себя сами габровцы придумали, такой они народ! Я потом о них расскажу!
12
Хороший (болг.)
Старик засуетился и вышел из комнаты. На этот раз он задержался на целых полчаса. Вернулся с посудиной, похожей на русские крынки для молока.
— Перцы, ты их любишь! — пояснил старик.
Елена перцам очень обрадовалась, она ела сама и угощала Ивана. Зная свой лютый красный перец, Шелонин пытался отказаться, но эти перцы были сладкими и вкусными, и съесть их можно было много. Иван ел и похваливал.
— Плох тот болгарин, — сказала Елена, — который не заготовит перцы на целый год!
— Как у нас капусту и огурцы, — заметил Шелонин.
— У нас делают и огурцы, и капусту, но перцы!.. — Елена подложила гостю еще полдюжины перцев. Старик попытался было налить ему и ракии, но Елена так решительно запротестовала, что рука Димитра повисла над столом, не дотянувшись до большого кувшина с крепкой болгарской водкой: — Ему больше нельзя. Он солдат, а у русских очень строгая дисциплина. Потери-то у вас на Дунае были или бог миловал? — вдруг спросила Елена.
— Были, Леночка, были! — Шелонин вздохнул, — В нашей роте турка пятерых потопил, двоих убил, а семерых ранил. Нашего ротного контузило, да он все равно в строю остался.
— Много! — вздохнула Елена и невольно понизила голос: — А война еще только началась!
— Может, она скоро и кончится, — высказал предположение Шелонин. — Может, и без потерь больших обойдемся. Турки-то по всем линиям бегут, мы их догнать не можем.
— Хорошо бы без потерь, Ванюша, люди у вас такие хорошие!
После обеда Елена стала спешно прибирать запущенную стариком квартиру. Деду и Ивану она сказала, что ей надо засветло наведаться на окраину Тырнова, где, по слухам, сегодня расположатся болгарские ополченцы. Возможно, там удастся встретить и брата Тодора.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
I
Степану Остаповичу Ошуркову кажется, что пожатие руки, которого он удостоился недавно, можно будет чувствовать всю жизнь. Его напутствовал сам князь Черкасский — представитель фамилии не только известной ныне но и оставившей свой глубокий след в русской истории. Кто из просвещенных людей России не знает эту фамилию? Она берет начало от Мамелюка султана Египетского, и прослежена отечественными биографами с пятнадцатого века. Сам князь, говорят, ведет- свою родословную чуть ли не от сотворения мира. «Впрочем, — улыбнулся Степан Остапович, — все мы ведем свою родословную от сотворения мира. Для всех Адам и Ева были прародителями».
Князь может гордиться и более поздними временами, например, тем славным годом, когда государь Иван Грозный предложил руку и сердце княгине Черкасской и сделал ее своей супругой. Да и другие государи и великие князья не обходили род Черкасских. Когда сидишь с ним наедине и ведешь откровенную беседу, вдруг ощущаешь, что и на тебя снисходит царская благодать. Все, что потом доведется тебе сделать, ты будешь творить не только от своего имени, но и от имени высокородного князя Черкасского, от имени государя императора, повелевшего князю отправиться за Дунай, чтобы принять в свое гражданское управление освобождаемый край.
Князь много не говорил, и это нравилось Ошуркову: так и нужно, думал он, нас не надо убеждать, нам надо сказать, что нужно делать, чтобы соблюсти интересы отечества. Конечно, князь говорил и о том, что Россия выполнит свой святой долг перед единоверными братьями своими, что она готова пролить крови столько, сколько нужно, но принесет им долгожданное освобождение. Гут же князь многозначительно добавил, что каждый чиновник гражданского управления должен помнить, что здесь для него главным будет не болгарское, а русское дело и из него надо исходить, когда придется принимать бразды правления. Народ угнетен, истерзан и ждет отеческого внимания, его нужно оказывать, но в меру, дабы не прослыть либералами и не дать повода своим нижним чинам и подпорченным агитацией народников офицерам подумать, что мы, освободив от гнета болгар, начнем вводить какие-то свободы у себя в России. Дурной пример заразителен. Не дай бог, когда нижний чин русской армии, увидевший, как русский барин вынужденно пожимает руку болгарскому мужику, подумает, что и его постигнет такая же счастливая участь, что и он дождется, когда дворянин станет запросто с ним здороваться. Никакого соблазна даже в мыслях!