Шипы и лепестки
Шрифт:
— Эй, парень, помощь не нужна?
— Думаю, я и сам справлюсь.
— Надеюсь. Расселся тут. Я не могу ни платье расстегнуть, ни стянуть с тебя рубашку. — Под ее внимательным взглядом Джек расстегнул и снял свою рубашку. — Летом мне всегда нравилось смотреть на тебя без рубашки. А сейчас еще лучше. — Эмма перекатилась на спину. — Раздень меня, Джек. И не отпускай.
Пока он стягивал с нее платье, она, помогая, извивалась лениво, соблазнительно, и его блуждающий по ее телу взгляд искрился удовольствием.
— Ты бесподобна. —
— Я никуда не спешу.
Когда Джек снова опустил голову и продолжил свои исследования губами, Эмма просто погрузилась в потоки ощущений. Медленно, дюйм за дюймом, предупреждал он и сдержал свое слово. Он касался, он пробовал, он медлил, пока ее легкий трепет не превращался в соблазнительную дрожь.
Роскошное тело, отливающее золотом в свете свечей, разметавшиеся черные шелковистые кудри. Он всегда считал ее красавицей, но сегодня вечером вся эта красота была брошена к его ногам, и он мог, не таясь, наслаждаться ею. Каждый раз, как его губы возвращались к ее сочным, сладким губам, он получал чуть больше, хотя казалось, что это невозможно, и вел ее за собой медленно-медленно, все выше и выше, на самую вершину, с которой не страшно и сорваться.
— Моя очередь. — Эмма рванулась к нему, обвила руками его шею, прижалась губами к его губам, чуть повернула голову, поддразнивая, исследуя сильные плечи, широкую грудь, плоский живот… добралась до молнии…
— Я сам…
— Я справлюсь.
Она справилась, толкнула его на спину, достала из тумбочки презерватив и превратила предохранительный ритуал в изысканное соблазнение. Джек дрожал от каждого прикосновения ее пальцев, ее губ и в конце концов нетерпеливо схватил ее за волосы и притянул к себе.
— Сейчас.
— Сейчас.
Эмма откинулась, изогнулась и приняла его в себя. И начала двигаться. Медленно, не сводя глаз с его лица, впитывая и запоминая каждую капельку яркого, острого, почти болезненного наслаждения, постепенно захватившего ее целиком.
Джек обхватил ее бедра, поддерживая этот мучительный ритм, задыхаясь от сияющей красоты ее разгоряченного тела, от ее сверкающих в полумраке бархатных глаз. Его сердце бешено билось, но он сдерживался, пока она не содрогнулась в оргазме, и только тогда приподнялся, стянул ее с себя, перекатил на спину.
— Теперь моя очередь. — И он мощно, резко вонзился в нее. Она вскрикнула от неожиданности. Лениво догорающее наслаждение вспыхнуло с новой силой. Изумленная, потрясенная, она встретила этот бешеный штурм на равных. Новый оргазм пронзил ее, заполонил и лишил последних сил. Беспомощная, дрожащая, она цеплялась за Джека, пока он, содрогаясь, не рухнул на нее.
Джек закрыл глаза. У него не было сил дышать. И, казалось, он потерял разум, опьяненный ее ароматом, близостью ее теперь совершенно расслабленного тела.
— Ну, поскольку мы поклялись быть честными, — наконец
Эмма рассмеялась и ущипнула его за ягодицу.
— Ах, как жаль, Наверное, просто искра не проскочила.
Джек ухмыльнулся, приподнял голову.
— Никаких искр. Но взрыв устроили.
— Ха, взрыв. Мы все вокруг сровняли с землей. — Эмма с долгим вздохом провела ладонями по его спине… и ниже. — Боже, классная задница, если тебя интересует мое мнение.
— Интересует, детка, твоя тоже.
Эмма улыбнулась.
— Мы говорим друг другу комплименты.
Джек чмокнул ее в губы, затем еще, чуть нежнее.
— Ты есть не хочешь? Я умираю с голоду. Как насчет холодных китайских закусок?
— С удовольствием.
Они ужинали за ее кухонным столом, вылавливая из картонок лапшу, кисло-сладкую свинину, цыплят кунг-пао.
— Почему ты так ешь? — спросил Джек.
— Как так?
— Микроскопическими кусочками.
Пока Джек подливал ей вино, Эмма выловила одну-единственную лапшинку.
— Началось с поддразнивания братьев и вошло в привычку. Когда мы получали сладости — мороженое или конфеты, неважно, — они моментально все съедали и злились, если у меня что-то оставалось. Поэтому я начала есть еще медленнее, и чем больше у меня оставалось, тем больше они бесились. Ну, как бы то ни было, теперь я меньше ем и получаю больше удовольствия.
— Не сомневаюсь. — Джек демонстративно накрутил на вилку и отправил в рот горку лапши. — Знаешь, твоя семья усиливает твою привлекательность.
— Неужели?
— Ну, может, я не так выразился. Я хотел сказать, что они все… замечательные. — Джек остановился на этом слове, не найдя более подходящего. — Замечательные.
— Мне повезло. Из нас четверых, даже шестерых, включая тебя и Дела, только у меня полный комплект. Брауны были потрясающие. Ты не очень хорошо их знал, но я выросла здесь, я проводила здесь почти столько же времени, сколько дома. Они были удивительные. Когда они погибли, мы все были раздавлены горем.
— Я видел, как страдал Дел. Мне Брауны очень нравились. Они были веселыми, интересными, радушными. Так неожиданно потерять родителей, сразу обоих, страшнее и быть не может. Дети тяжело переживают развод, но это…
— Я знаю. Я видела, как переживала развод родителей Мак, когда мы были маленькими, а потом это случилось снова. И снова. А для Лорел развод родителей вообще был как гром среди ясного неба. Теперь она практически не видится с ними. И тебе, думаю, было нелегко.
— Да, конечно могло быть гораздо хуже. — Джек пожал плечами, не переставая поглощать еду. Он не любил вспоминать. Зачем ворошить столь болезненные воспоминания, если ничего нельзя изменить? — И мать, и отец изо всех сил старались не рвать меня на части и умудрились расстаться цивилизованно, даже сохранили дружеские отношения.