Широки Поля Елисейские
Шрифт:
– Бутик? Ателье?
– Вопрос о деньгах как-то перед нами не встал.
– Всё сразу.
И толкнула близлежащую створку.
Невозможно было представить такое множество оттенков чёрного, тем более назвать. Смоляное, антрацитовое, графитовое, эбонитовое, землистое, кремнёвое, воронова крыла, бычьей крови... и уже исчерпаешь язык. Говорят, мастерицы, что ткут бухарские ковры, могут различить и назвать пятьдесят и более оттенков красного - он тоже здесь присутствовал, оттого мне почудилось, будто меня завернули в ковёр, как царицу Клеопатру. Или то был шатёр кочевника.
Хозяйка,
– Рада помочь новому гостю. Извольте выбрать.
Тут передо мной возникли бесконечные ряды одеяний, чьи два ведущих цвета отливали всеми цветами радуги и роняли на стены и пол такие же отблески.
– Не трусьте, - Вирджилия несильно пихнула меня локтем под ребро, - ваше само под руку ляжет.
"В конце-то концов, здешнее разнообразие сводится к регулярности, как спряжение немецких глаголов, - пришло в голову.
– Трико-туника-плащ, длинное платье плюс пелерина, широкая блуза с шароварами и поверх них жакет".
Как-то интуитивно выбралось последнее: и практично, и легко влезать. Натянулось без особого труда, словно до того на мне ничего ровным счётом не было, и село как влитое. Кудри зашевелились на голове и стали расти, пока не достигли сборчатого воротника, плечи расправились, грудь вздохнула свободней, талия и живот втянулись.
– Носите на здоровье, - снова поклонилась хозяйка, провожая нас обеих до двери.
– И пусть моё мастерство сделает вас ещё краше.
Что за чудеса такие!
– Ваш наряд потому и ваш, что подгоняет под себя. Под истинный облик, - объяснила девочка, слегка посмеявшись над моей растерянностью.
– Не сравнить с идеалом, но, скажем так, выглядит неплохо. По одёжке, как ни крути, встречают.
– Где?
– Хотя бы в таверне с плясками. Это называется кафешантан или я что-то путаю?
– Наверное, слово устарело. Можно сказать "кабаре". А можно и не говорить.
Мы снова сели в лифт, который опять двинулся, причём в неясном направлении - почва ушла из-под ног, но тело набрякло тяжестью.
На полупрозрачных, как стрекозиное крыло, створках заведения кто-то нарисовал витраж по мотивам Тулуз-Лотрека: улыбки, обрамлённые пышными чепцами, каскад летучих оборок, приветственно помахивающие ноги в белых панталонах, чёрных чулках и башмачках на каблуке. При виде последнего мой взгляд оборотился на мои собственные туфли - они вроде как должны были остаться прежними, но незаметно для меня превратились в нечто средневековое. Ну, почти. Впоследствии многое появлялось, едва стоило о том подумать.
Едва мы вошли, как в лицо грянул полный Орфей с Оффенбахом. И, разумеется, пока мы искали свободный столик, на эстраде отбрыкивали разудалый канкан, выстреливая обутой ногой прямо в зрителя. Девушки были несколько более раздеты, чем на входной афише, но оборки вполне себе присутствовали. Кроме того, их черно-алые ряды были слегка разбавлены двумя или тремя кавалерами, которые помешивали варево длинными ложками худощавых тел. Что ввергало нас назад в Прекрасную Эпоху.
Не успели мы сесть за столик, который освободился как бы по волшебству, как нам уже подали меню и две тарелочки с рассыпными
– Вы уверены? Есть поверье, что нельзя в царстве мёртвых есть пищу мёртвых, иначе останешься там навсегда.
– Если ты там, ты уже там, и тебе по сути всё равно, - произнесли мои губы независимо от меня. Ротовая полость уже была забита чем-то жутко вкусным - снаружи рассыпчатым, внутри тягучим, от чего вконец испортилась дикция. Когда мы справились с этим, подали горячее: подобие сладкого мяса моих детских лет, запечённого в горшочке с крышкой из теста, рыбу-фугу в полынном соусе и торт "Нараяма".
Когда наши глаза оторвались от хорошо подчищенных тарелок, обстановка сменилась. Лихой кордебалет плавно обернулся карнавалом, что означало, кроме самих масок, несколько большее разнообразие в рядах женского и солидную прибавку мужского пола. Все подчистую кавалеры, в отличие от пестрящих всеми цветами и оттенками дам, выглядели черно-белыми денди. Метафорически можно было сказать, что мужчины заправляли балом, а женщинами заправляли ту крутую похлёбку, которая здесь варилась. И временами её пробовали - хищно и в то же время грациозно приклоняясь к шейкам партнёрш (иногда, по правде говоря, партнёров) и впиваясь в кожу страстным поцелуем.
Мне пришлось некоторое время сверлить взглядом личины, чтобы понять странность.
– Из них ведь почти треть в костюмах противоположного пола.
– Почтенная традиция. Маскарад на то и создан, чтобы не узнавали, кто перед ними. Кстати, не треть, а по крайней мере три четверти: вы, новички сверху, приносите сюда свою самоуверенность и свои ошибки. Считаете, что выучились разбираться в таком с налёта.
Это был камень в мой огород, но пришлось отпарировать миролюбиво:
– Неважно: лишь бы каждый сам понимал, кто он есть под всеми наслоениями.
Имелась в виду моя трепетная личность, но Вирдж словно вспыхнула и загорелась:
– Думаете, они хорошо в этом разбираются? Только пробуют. Пытаются. И себя пытают.
– Каким образом?
Она, кажется, только и ждала моего вопроса:
– Вы взаправду хотите знать? Тогда пошли, и скорее, время не терпит. Только люди могут терпеть, и то не все.
Снова она забрала мою руку в свою, и мы отправились. "Жаль, что лишь мимолётно на красотищу глянули, - подумалось мне.
– Всё бегом да бегом, а куда спешить - не знаю".
Снова лифт, снова парение.
– И куда я теперь хочу, по-твоему?
– В дом терпимости, - проговорила Вирджил, звоня в широченную - как говорится, три пьяных в дребезину гусара верхом проедут - и высокую дверь с готической аркой наверху.
– Э, а не рановато ли тебе?
Она рассмеялась:
– Придётся выдать тайну, если вы до сих пор не догадываетесь. Я родом из античности. Древний Рим, представляете. И вот ещё беда: на само пороге перехода вляпался в женское тельце, причём махонькое, и не знаю, что теперь делать. Говорят, медитациями его можно изменить через век-другой, но ведь оно такое потешное и даже милое. И успело меня к себе приспособить.